В старой квартире все было просто, тепло и сердечно. Там никто не кричал друг на друга, и соседи были даже ближе, чем родня.

Но на новом месте – правду говорят, что нет и добра без худа – мать с отчимом стали отчаянно «собачиться»; а бабушку начала просто сживать со свету новая соседка.

Это была одышливая, пузатая, но молодящаяся старуха – Анна Васильевна, пенсионерка из первых советских московских лимитчиц.

Девочкину бабушку просветили другие соседи, что была эта Анна когда-то помощницей домоуправа по очистке московской жилплощади от тунеядцев.

Ходили также слухи, что Аннушка эта, срывая якобы под видом проверки пломбы с «бронированных» комнат и квартир «выселенцев», натащила к себе в гнездо чужих картин и ковров. А под паркетом у нее и вовсе был спрятан настоящий клад из золотых царских десяток.

И поэтому А.В. никогда не соглашалась ни на обмен, ни на переезд в новые, «улучшенные условия».

А перед тем, как выйти в кухню, в туалет или в ванную, она всегда гремела своими ключами и запирала комнату.

Никто и никогда не был у нее в гостях. Старуха жила в полнейшем одиночестве.

Поэтому ей хотелось общения, и она практически не вылезала из кухни, или же часами трепалась по коммунальному телефону. Скрипя старым «венским» стулом перед тумбой с аппаратом, раздавала соседям оглушительные характеристики.

Обойти ее в узком коридоре было почти невозможно.

Получалось, что живет она «хуже, чем с чертями в омуте, как в сказке Пушкина ‘НА ДНЕ’, но надеется их всех, толоконных лбов ентих, все же воспитать по-совецкому».

Иногда кто-нибудь из соседей просил ее говорить чуть потише. Та, не отнимая трубки от уха, отвечала одно и то же:

«Какое вы имеете такое право вмешиваться в чужие разговоры! За телефон уплОчено!»

И народ покорно слушал о себе всякое…

Звонила она, начиная орать в трубку всегда одно и то же:

«Але, это комитет? Пенсионерских активистов? Хто ето тама?

А ето – Свинухова, Нюра! Да я, я!»

(Иногда другая соседка – молчаливая сухая старушка Нина Ивановна, если проходила по коридору и слышала этот «зачин», тихо шелестела, заворачивая за угол на кухню: «Головка от. я!»).

Девочка немедленно стала звать соседку Нюрой Васильевной.

«Да Анна я, Анна» – возмущалась Нюрка.

– «А тогда можно обращаться к Вам кратко – А. Вэ.?» – притворно наивничала Девочка, ведь Нюра явно не смотрела Республику ШКИД и не слышала про «Американскую Вонючку».

«Тилигентных» эта Нюра ненавидела страстно, но и таких, как она сама, из «простых», терпеть не могла. А уж «пацанву ихнюю – спиногрызов» – особенно.

Она считала себя полной хозяйкой в «своей» квартире, а тут взяли, да еще пять человек подбросили, причем, с двумя детьми, итак дышать нечем! – И она зимой распахивала кухонный балкон и «травила как тараканов» всех, кто вынужденно находился на кухне у плиты.

Первой слегла бабушка, с воспалением легких. Потом простудился маленький брат, хвостиком бегавший за бабулей по всей квартире.

Отчим не выдержал и однажды, правда, слегка подвыпив, пошел было «бить твари – Нюре морду», но та быстро пригласила знакомого участкового милиционера. Тот пригрозил 14-ю сутками ареста «в случАе мелкого хулиганства».

И отчим притих.

Мать нервничала, но тоже боялась Нюру.

Другие соседи съезжали один за другим, в квартире шел вечный «обмен», оставались жить только совсем уже горькие пьяницы или недавно отсидевшие в тюрьме, которым «грозил 101-й километр после первого же привода в ментовку».

Народонаселение коммуналки обладало скудными средствами и поэтому тряслось за каждую буквально копейку.

Некоторые даже за квартиру не платили во-время.

И тогда наступал Нюркин «звездный час». Это была песня! Ёе песня!

В конце каждого месяца Нюра рассчитывала квартплату – всегда сама и только она одна; никогда здесь, в ЕЁ квартире, не смел никто больше делать расчет «по очереди».

«Дело ясное, что дело темное» – ворчала бабушка.

Но Нюра, уперев руки в бОки, выступала на кухне, как Салтычиха, давя всех несогласных своим огромным животом. Её боялись и покорно вздыхали, замолкая. Униженно просили подождать…

– «А что Вы хОчете, что б я одна за вас за всех платила? Денег у их нету! Просто жить надо по-одному, живоглотов не плодить, да економить, тогда и денег занимать ни у кого не придется,» – втолковывала А.В. коммунальным беднякам.

И вот однажды Девочка увидела, что Нюра, взгромоздясь в коридоре на венский стул, что-то подкручивает в своем счетчике над дверью.

Потом у всех появились счета на рубли с копейками, трешки и даже пятерки, – у должников – и только у Нюры опять выходило меньше рубля.

Тогда Девочка из интереса решила проверить Нюркину «арифметику», вывешенную для оплаты на тетрадном клочке, наколотом на гвоздик над телефоном.

И вдруг обнаружила, что та, умножая ноль на 5 человек Девочкиной семьи, получает в итоге 50 копеек. Общая же сумма квартирных затрат не увеличивалась.

Поэтому Нюркин «полтинник» на деле оплатила бабушка.

Девочка подумала и постучала к Нюре в комнату.

Минуты три за дверью никто не отзывался, но шуршали бумажки.

Потом раздался некий звук, похожий на звяканье сдвигаемых ногой пустых бутылок, и вопрос через закрытую дверь: «Чево надо?»

Девочка громко сообщила: «Надо вернуть нам пятьдесят копеек!»

Тут соседка вышла, наконец, из комнаты и выпучила глаза: «Чево-чево?!»

Девочка попыталась указать Нюре на ее арифметическую ошибку в расчетах за электричество.

Причем, на пальцах – то есть если мы к нулю прибавим ноль и так пять раз, то и получится ноль, и что А.В. должна теперь вернуть зря уплаченные их семьей целых пол-рубля.

– «Ах, вы, сволочи, проститутки, научили вас грамоте на свою шею! нА вот тебе твои десять копеек и иди отсюда! Житья от их нету!» – и Нюра попыталась сунуть в карман школьного фартука Девочки почему-то гривенник.

Девочка отскочила как ошпаренная и заорала: «Да подавИтесь Вы всей своей мелочью сразу, и это сами Вы – старая сволочь!»

– «Почему это – старая?» – возмутилась Нюра, – «ах ты, хулиганка, и тебя в милицию сдам!!!»

На шум выскочила мать, сказала Девочке строго: «Быстро домой!», втащила дочь за дверь своей комнаты и зашипела: «Ты что, с ума сошла? Нашла с кем связываться! Да она какую хочешь гадость нам может сделать, ее обходить надо за версту, как помойное ведро без крышки!» – «Будет же ей крышка, этой гадине! Дождется, наконец!» – заорала Девочка и выскочила из квартиры, изо всех сил хлобыстнув дверью.