* * *

Дожидаться пришлось недолго.

Как будто нарочно, в тот же вечер Нюра, возвращаясь из магазина, который был прямо в их доме на первом этаже, ухитрилась-таки сильно «пострадать, не отходя от кассы». То есть, от лифта.

На ночь дверь квартиры, находившейся на самом чердаке под крышей, закрывали изнутри на здоровенную толстую цепочку.

Но у Нюры ночь начиналась с девяти часов вечера. И она в наглую вешала цепь на дверь в это время. Так что задержавшиеся где-нибудь допоздна соседи, открывая дверь своими ключами, вынуждены были дергать цепь и звонить в общий звонок, чтобы хоть кто-нибудь из живых проснулся и впустил их в квартиру.

Под этот трезвон в коридор, как на сцену, выплывала А. В., в мелких тряпочках-папильотках на почти лысой голове, в цветастом засаленном халате, из под которого торчал длинный, мятый и очень несвежий подол ночной рубахи, и начинала вопить про «отселение таких сволочей из столицы за аморалку».

И хотя даже в гостиницы посетителей пускали до 23 часов, все Девочкины соседи стремились быть дома вечером до девяти – из-за Нюркиного визга.

«Я вам тут всем устрою 41-й год!» – распиналась на кухне Нюра, помешивая здоровой палкой в тухлом баке с кипящим в щелоке бельем, заняв и залив всю плиту.

«А почему не 37-й?» – спросила однажды старуха-соседка Нина Ивановна.

– «А тебе что, мало тогда было, еще захотела повторить?» – съехидничала Нюра.

Нина Ивановна схватилась рукой за сердце и тихо ушла с так и не разогретым чайником в свою комнату.

А у «Аннушки»-Нюры вдруг возникла, – видать, от воспоминаний о прошлом, – острая потребность кое-что купить (очевидно, бутыль подсолнечного масла…).

Скорее всего, ей резко захотелось выпить, а у нее кончился любимый ею портвейн «Три семерки» (Бабушка сказала как-то: «Шила в мешке с пустыми бутылками не утаишь!»)

В тот чудный летний вечер, как только Нюра вышла часов в восемь из квартиры, кто-то взял и «навесил» без нее цепочку на дверь.

Старенький скрипучий лифт дребезжал всегда на весь дом. Оглушительно громко захлопывалась чугунная дверь. Полз этот допотопный подъемник что вверх, что вниз одинаково долго.

На первом этаже к лифту вели три крутых ступеньки.

Дождавшись пустого лифта для подъема, надо было сначала открыть чугунную дверь шахты.

Причем, «на себя», – и одновременно держась за эту самую дверь так, чтобы она не «снесла» человека на бетонный пол подъезда.

И только затем спокойно открывать мелкие дверцы кабины.

Все жильцы дома наловчились входить в пустой лифт, вплотную притираясь на особо опасной верхней ступеньке животами к двери шахты.

Если же те, кто ждал внизу, видели сквозь сетку, что лифт идет на спуск, но он не пустой, а занят, то даже и не пытались взойти на ступени.

Нюрка, повесив на руку у локтя свою клеенчатую продуктовую сумку с тяжелыми бутылками (мать Девочки величала такие грязные баулы «торбами»), нажала снизу на уже горевшую красным кнопку вызова.

Всегда бормоча себе что-то злобное под нос, когда думала, что одна – понять из ее монолога обычно можно было только два «шипучих» слова: «сволочи» и «проститутки» – она как-то не заметила, что лифт идет вниз не пустым.

Нюра живенько взгромоздилась на верхнюю ступеньку, заранее вжимая в себя толстое пузо.

Лифт приехал, но в нем находился молодой человек, который куда-то, видимо, очень спешил.

Выходя, он «стремительным домкратом» распахнул чугунную дверцу и шарахнул ею по всей Нюре с ее бутылками, чуть не размазав по стенке.

Нюрка молча снопом свалилась со всех трех ступенек.

Молодой человек проскочил было мимо, но Нюра помешала ему под ногами.

Поэтому, пробежав шага два по мягкому, он все-таки притормозил, вернулся и попытался поднять упавшую тушу.

Но тут Нюра, частично придя в себя от того, что ей наступили на живот, постаралась самостоятельно проползти на четвереньках в распахнутую кабину.

Парень застыл сзади нее «на подстраховке».

Нюра обернулась, стоя при этом на локтях и коленках, через плечо, а, вернее, через зад, увидела, что тот еще не убежал, и немедленно начала обкладывать наглого юношу отборным матом.

А зря.

Потому что он вдруг схватил ее сзади за загривок, приподнял и дал ей в сердцах здорового «пенделя», одним махом запихнув ее внутрь лифта.

И захлопнул за ней тяжкую дверь.

Нюра приложилась челюстью к железному мутному зеркалу на задней стенке кабины, увидала вдруг в нем себя-любимую и на время потеряла дар речи.

А сумку свою ни на секунду из рук не выпускала. Из «ридикюля» этого текло, он так и висел у локтя, мешая дотянуться до верхней кнопки.

Через какое-то время упорная Нюра все же ухитрилась нажать занятой рукой на нужную цифру 6.

Из баула при этом вылились остатки портвешка и затекли ей подмышку.

Но лифт пополз вверх, и Нюра, продолжая громко стонать и материться на весь дом, вышла, наконец, на своем этаже.

С трудом достала из-под осколков ключи со дна саквояжа, с трудом провернула железную болванку второго замка, попыталась открыть дверь – и…

Цепь на входе издевательски лязгнула изнутри.

Нюра стала нажимать на кнопки всех соседских звонков. Ответом ей была гробовая тишина внутри квартиры.

Тогда она заколотила в дверь ногами и громко заорала, как в лесу: «Эй, эй, ау-у-!!»

В коридоре появилась Нина Ивановна.

Глядя сквозь щель на Нюру, вежливо, но строго спросила: «Вам кого?»

– Тут Нюра завыла в голос: «Откройте, с-у-у-уки-и-и!!»

Нина Ивановна спокойно ответила: «Сука у нас в квартире только одна, закрывает на цепь всегда ровно в девять, вот пусть она тебе и откроет!», – развернулась и пошла.

– «Нина, Нина, прошу, открой! Мне в уборную надо!»

Нина Ивановна вернулась, откинула цепочку с двери и сказала:

– «Учти, я тебе открыла только потому, чтобы ты здесь под дверью не нагадила.» – Но Нюра уже не слушала, а рванула в туалет.

Наутро Анна Васильевна вышла на кухню с подвязанной платком челюстью, и с каким-то даже восторгом показывала Девочкиной бабушке, заголяя халат на своей заднице, огроменный черный синяк, в виде четкой подошвы размера так 46-го, даже вроде «с подковкой и гвОздиками»!

Дверь на цепочку она стала закрывать ровно в 23.00, «как по закону»!

Вот как вот можно, мущина, с собачками своими в набитой электричке, да без намордника? Что значит, всегда без намордника, я же не про вас лично! Не укусит, говорите? Ну, не знаю. А что теперь спрашивать, вы ведь сели уже…