Мой рассказ пестрил названиями мест и новостями цесситской столицы, и Хитрец внимательно слушал каждую деталь. Он прислонился к дверному косяку и придерживал дверную ручку, будто кто-то мог внезапно ворваться и нарушить великое таинство исповеди.

Среди прочего я говорила, что люди, в окружение которых попала неизвестная доселе актриса Келаи Васбегард, исповедовали культ азарта. Они поклонялись деньгам и игральным картам и совершали молебны не в храмах, а за покрытым суконной тканью столом. Карты в Городе Души главенствовали всю зиму, пока не начинались летние скачки с их возможностью ставить немыслимые суммы на полюбившегося скакуна.

Внимательнее всего Хитрец прислушивался к описанию персоналий из круга богатенькой синьорины; наконец, очередь дошла до встреченного нами человека, который никак не мог приходиться Империи Цесс подданным.

– Повтори-ка, – ошалевшим голосом перебил он меня на полуслове.

– Я точно помню этого человека. Большой, рыжий, с огромными руками и странным, будто напряженным и одновременно подозрительным, взглядом. Цесситы так не выглядят.

– Что-нибудь еще ты заметила? Какие-нибудь отличительные черты?

– Родимое пятно над левым глазом… полагаю.

Лицо Фойеренгера, выражавшее до сих пор необычайное оживление, теперь налилось беспокойством.

– Чрезвычайная Полиция забралась в Цесс! – растерянно объявил Хитрец. – Сомнений нет: это их главарь, и он почти не скрывается. Они не боятся ничего.

Нечего было и любопытствовать о том, преследовала ли одельтерская полиция Дуакрона: в международном скандале опальный наследник оказался бы замечательным козлом отпущения, а для гражданского спокойствия в Одельтере – и вовсе первостепенной жертвой.

Но при чем же здесь Хитрец?

– Ты ведь не хочешь сказать, что скрывался от Чрезвычайной Полиции во Фье-де-ля-Майери, верно? – вопросительно взглянула на него я.

– Нет, – отозвался Фойерен.

– Но?..

– Но не все доставленные мною посылки соответствовали интересам Одельтерской Империи, – закончил он.

Страна Господ, видимо, об этом не знала, а если и знала, то притворялась в неведении, – иначе как еще Фойерен мог выписывать документы «на собственные нужды».

– Значит, ты… против власти?

– Я против выродков, – коротко ответил Хитрец.

Фойеренгер, хотя он и доставлял порою личные письма императора, скрывался от бича одельтерской государственности в лице верхушки Тайной полиции и на чужой земле был в очевидном выигрыше.

Конечно, Хитрец не мог знать, что именно главе Тайной полиции поручили найти Дезире и Либертину. Но Фойерен не сомневался и секунды, что отпрыска опального монарха ему, Хитрецу, нужно было найти первым.

Поэтому месье Алентанс уже к вечеру набросал два письма, несколько раз перечитал их – и тут же выбросил: написанное не выдержало критики его придирчивого глаза. Хитреца знало достаточное количество одельтерцев, и одно неловко оброненное на бумагу слово могло с легкостью выдать его цесситское расположение, нарушив тем самым все последующие планы.

На то, чтобы выбраться из порочного тупика, требовалось время. Почти день он просидел в своей комнате и о чем-то меланхолично размышлял, пока вернувшаяся вместе с Чьерцемом Джасин не зашла к нему и не поприветствовала его, отрывая от дел, своим мягким голосом.

Но вероломный визит мансурского доктора пришелся как раз кстати, ибо Фойерен тут же сорвался с места и просиял:

– Великолепно! Женщина!

– Ах, женщина, значит, – оскорбилась аниса Саджайки, подумавшая, что сие было обращением к ней.

Но месье Алентанс подразумевал другую даму.

– Дуакрон не мог не заручиться защитой Империи Цесс, и самое меньшее, что власти были способны для него сделать, – приставить для охраны мага! – воскликнул он.

Так вместе с Джасин к Хитрецу пришла новая догадка. Фойеренгер предположил, что, подобно тому, как он довольствуется помощью Чьерцема, Дуакроны должны поддерживать тесную связь с некоей чародейкой – и все потому, что колдовство в Империи Цесс многие века считалась подлинно женским искусством. До сих пор особой популярностью пользовались именно чародейки, будь они даже иногда слабее, безучастнее и не всегда походившими на настоящих женщин.

Кроме того, как любая уважающая себя страна, Цесс вела учет магических сил. Она записывала их в Государственный реестр – увесистый документ, в котором указывались имена, специализации и места работы чародеев. Документ этот существовал в двух частях: одна предназначалась для «белых» работ, другая – для всего, связанного с государственной тайной, шпионажем и прочими закулисными делами. Разживись Хитрец Реестром, поиск Дуакронов упростился бы в несколько раз: Чьерцему ничего не стоило бы навести справки о чародейке, о которой и так почти все известно.

Но, задавшись целью обзавестись Реестром, Хитрец обрек бы себя на сложную авантюру. Она потребовала бы от него усилий не только физических, но и моральных: переступить через себя, через свои принципы, опуститься до презираемого им воровства. Ведь городские Ратуши, где хранились документы, были современными неприступными крепостями, при проникновении в которые нежелательных лиц отстреливали без суда и следствия. Здешние солдаты могли попасть пулей даже в крысу, ненароком забежавшую на территорию.

Оставалось только решить, стоит ли игра свеч?

Хитрец поразмыслил и рассудил, что стоит.

Пару дней спустя он изловчился узнать, что чиновники, служащие в городской Ратуше, по старому цесситскому обычаю хранят у себя в домах копии документов – на случай, если в самом градоуправлении случится пожар или потоп. Разумеется, такой привилегией пользовались не мелкие бюрократы, а только уполномоченные на то лица, три или четыре человека. И поскольку жилища их были однозначно уязвимее Ратуши, Фойерену оставалось лишь определить, к кому наведаться в гости.

Думал он недолго: выбор почти сразу пал на родную сестру Эрсилии, которая силой долгих политических ухищрений заняла в администрации города пост Почетного советника синдика[72]. В отличие от сестры, Савиенна ничего не имела против участия в политике, тем более порядки Цесс в этом ей благоволили.

Через мою покровительницу мы могли выведать планировку и порядки в доме Савиенны, а в нужный момент – и вовсе увлечь синьорину на какое-нибудь светское мероприятие.

К несчастью, зимой 890 года сестры Нолетт-Бессонти находились в ссоре. Мне пришлось выступить в роли миротворца, упросившего Эрсилию пожаловать к Савиенне с дорогим подарком и демонстрацией неуемного желания возобновить мир. Трюк сей, хотя и вызвал поначалу недоверие у старшей сестры, завершился удачей, и в честь слезного примирения старшая синьорина Нолетт-Бессонти вознамерилась устроить в своем салоне пышный прием.