Жду. Она наливает сок из банки в графин, а из графина в стакан. Подает мне. – Спасибо большое!

Вежливый я в Москве. Как же – иностранец! В отделе «Сладости – пряники» чудная юная продавщица с красными губками продает… что же она продает? Нет, не видно – очередь, не прорвешься к витрине. Ага! Прорвался! Кекс! А сколько стоит кекс? – Рубль десять… – А сколько эти пряники?

– Это не пряники, это овсяное печенье? А вы стояли в очереди?

– Мне ничего не надо! Я просто для памяти записываю все на магнитофон.

– А я ничего вам не говорю. – Ну, вы так посмотрели, а я объяснил. Иду в отдел «Хлеб». Хлеба до фига, вкусно пахнет, очереди нет никакой. Проходишь сквозь кассы, берешь себе хлеб с лотков (ну, без обертки, конечно!), платишь в кассу и выходишь. Ни оберточной бумаги, ни бумажных пакетов, ни пластиковых bags. Но зато хлеб у нас в стране сегодня такой: пшеничный, ржаной, столичный, унженский, бородинский. И еще – булки, батоны и лепешки ржаные! Вот сколько хлеба! И никакой очереди! А этот мерзавец Плоткин в своем так называемом романе написал, что у нас в 1992 году будут очереди за хлебом! Клеветник и наемник ЦРУ! Надо почаще вызывать его в Москву и тыкать мордой в наши хлебные магазины!…"

"Выше магазина «Хлеб» – магазин «Березка». Ну, нет! Сюда я не зайду – духота страшная, и даже хлебом не пахнет, а только – потом и резиновой обувью. Хотя нет, все же зайду – что тут за очередь? Ага, это очередь за золотыми браслетами. А говорят, что люди плохо живут! А они стоят в очереди за золотом! Впрочем, инфляция, девальвация, а золото – оно надежней советской валюты… Так, пошли дальше, в следующий отдел. Тут галантерея, носки. Надо купить для Ханочки. Подхожу к прилавку:

– Скажите, а детские хлопчатобумажные колготки есть? Голос продавщицы: – Не бывает… – А носочки детские? – в сторону: – Что-что, мамаша? Женский голос со стороны: – Иди, иди! – А что? Я вам помешал?

Женский голос:

– Артист тут нашелся! Ходит с магнитофоном! Иди, иди, артист!

Вот и обозвали меня «артистом» за то, что говорю в микрофон. Женщина обозвала – в плаще, с кошелкой. Ладно, иду дальше."

"Елисеевский гастроном – самый знаменитый в России, открытый купцом Елисеевым еще за сто лет до октябрьского переворота. Когда-то этот магазин по количеству и качеству товаров конкурировал с самыми крупными торговыми фирмами Европы. От тех золотых времен теперь в магазине осталась лишь поблекшая золоченая лепка на потолке и хрустальные люстры. А внизу – жуткая давка. Очередь, как питон, кольцами сжимает прилавок колбасного отдела. На витрине колбаса одного сорта – по 2 рубля 90 копеек за кило. Десятки толстенных и длиннющих батонов этой колбасы лежат на всех витринах, как снаряды «Катюши». А дальше, в глубину магазина, я не пойду, я не самоубийца, там задохнешься.

Иду налево, в мясной отдел. Странно – на витринах лежат куры «импортные», а никто не берет, очередь только за говяжьими почками. Голос сбоку:

– Вы иностранец? Имейте в виду: у нас вся курятина и все яйца заражены вирусом. Поэтому никто кур не покупает, а яйца можно есть, только если варить их не меньше 20 минут.

– Но тогда ими лучше играть в гольф. – Это уже ваше дело!"

"Пушкинская площадь. Вчера, проезжая тут с Витей Мережко, я купил программу анархо-синдикалистов и другие издания. Народу было – толпа. Но сейчас тут людей поменьше. Может, потому, что еще утро. На телефонной будке – обрывки сорванных листовок. А вот какая-то группа людей, человек десять, сейчас подойду… Голоса:

– Я за депутатов болею, но они уже все за продуктовые наборы продались!

– Я вчера был на премьере политического кабаре. Так, как Карцев копирует Горбачева, – это надо посмотреть! Вот это надо посмотреть! Это бесподобно!

– Молитесь Богу, товарищи! Молитесь, хоть вы и атеисты!

– Да брось ты со своим Богом! Все перемелется… – Нет, вы молитесь, чтобы Бог вас там принял, после смерти, чтобы царские врата перед вами открыл. На земле, кроме кислотных дождей, вы уже ничего не дождетесь… Вдруг издали – отчаянно-громкий женский крик: – Подходят! К ребятам! Бьют их! Подрабиннека бедного – уже не один раз! Ну за шо бить?! Ну, если даже он газеты продает, почему человека бить?! Просто бьют на глазах! Целая орда милиции налетает, бьют, ломают руки! Этого Сергеева тоже сколько раз!…

Бедно одетая маленькая женщина лет сорока подходит к нам, говорит возбужденно:

– Я видела! Меня уже всю перетрусило тут! Я говорю: я свое про детей тоже расклею, вот! Как моего ребенка работники КГБ тащили в одну машину, а меня в другую пихали – с психиатрами! Четырехлетнего ребенка, да, брали! И моя девочка попросила: мама, расклей мою фотографию. А ленинградский суд, который под нажимом КГБ написал, чтобы четырехлетнего ребенка положить в психбольницу! И до сих пор они нас преследуют! Я знаю, что это такое! Я в своей квартире уже не могу жить – кэгэбисты и милиция приходят и вламываются в квартиру, работать не дают и вообще уже дошли до того, что детей малолетних преследуют! Малолетнего ребенка – в психбольницу! Уже Горбачев знает за нашу семью, а никаких сдвигов! Голос: – Надо подписи собрать… Та же женщина:

– Нет, ну бить нельзя, понимаете! Можно какое-то замечание сделать, газеты забрать, но зачем бить? Я посторонний человек, но мне жалко этого Подрабиннека! Я видела: Сергеева там бьют чуть не ногами! Ну, разве органы власти могут так поступать?! Я сегодня депутатам буду говорить об этом! Голос из телефонной будки: – Никак не могу своему депутату дозвониться… Подходит еще один мужчина, говорит: – Фашисты бывают не только в коричневой форме, а бывают и в красной, и в зеленой! Вы меня поняли? Женщина:

– Страшное дело, шо творится! Мужской голос:

– Надо в «Московские новости» позвонить… Подходит старик с рыжей бородой и шепотом говорит всей группе:

– «Московские новости» очень хорошо сработали. Я видел. Я стоял на той стороне улицы и видел, как из окна «Московских новостей», со второго этажа они все сфотографировали. Все – и как милиция била ребят с газетами, и как газеты у них отнимали. Отлично сработали журналисты. (Мне.) А это у вас что такое? – А это магнитофон, это я для памяти записываю… Старик: – А вы откуда? – Из Америки. Старик, меняя тон:

– А я, знаете, просто смотрю, но я никакого участия не принимаю. – И я просто смотрю.

Старик уходит. Если я простою тут еще с час, то никакую пьесу сочинять не надо – даже лучший советский драматург Витя Мережко таких замечательных диалогов не выдумает!

А вот и милиция – подъехали на машине, двое выскочили и тут же – к парню, который только что разложил на углу газеты на складном столике. Гонят его, но пока вежливо – не бьют…

Милиционер (в мою сторону): – Вы записываете? Не надо! – Почему?

Рев грузовика заглушает ответ милиционера или он вообще не удостоил меня ответом. И мой голос продолжает:

– Парень собрал свои прокламации, лейтенант милиции говорит ему: «Уйдите отсюда», и парень спокойно собирает газеты и уходит. Я – тоже. Слава Богу, эта встреча с милицией обошлась без конфликта. Спрячу-ка я магнитофон и позвоню Гдляну. Тем более что он тут рядом, в двух кварталах вниз по Горького."