Встретив вас, вначале принял за простых торговцев, но потом понял, кто вы. И меня враз, как ушатом холодной воды окатило: вы же князя Новгородского воины, значит те, кого мы более двух сотен лет ждём, усевая костьми землю нашу таврскую, и не только её… Такие, как моя Звенислава и брат Калинка, и многие сотни, тысячи, десятки тысяч других, по каким землям они раскиданы, кто ведает… – Гроза тяжко вздохнул и надолго замолчал, не в силах более говорить, на очах его впервые затуманились слёзы. – Радость великую и боль тяжкую испытал я, хотя думал, что всё уже в моей душе сгорело и не умею я ни радоваться, ни печалиться. Только одно меня держало – обережник сей, может, с его помощью я найду любимую и брата… – Гроза достал из-за пазухи и показал изведывателям медный науз с изображением и заклинанием.

– Что это за богиня, и отчего у неё вместо ног не то змеи, не то корни растений? – полюбопытствовал Ерофеич, поднеся обережник ближе к свету и внимательно разглядывая его вместе со Скоморохом.

– Это Берегиня, – ответствовал Гроза, – наша древняя Великая Матерь. Покровительница всего живого, в том числе змей и растений, которые процветают благодаря влаге, а вода особо значима в нашей сухой скалистой Таврике, как вы, наверное, уже заметили. У греков в древности это была Деметра. Наша Великая Мать-Берегиня – владычица змей, мы не трогаем их, а ужи живут в наших домах, как кошки. Греки же змей боятся и убивают, а на змеевики своих святых помещают, и змеи для них есть воплощение чёрной немочи. Вот так переворачивают всё с ног на голову. А у наших ещё более далёких предков, по-гречески скифами называемых, богиня сия называлась Апи, что значит Питающая, Истекающая, Изобильная, Процветающая, – всё, что свойственно матери. Даже готы, которые жили здесь не одну сотню лет, переняли слова «апи» – мать, «атта» – Вышний отец.

– Да и у нас в словенском «тато» – отец, а в кельтском «атер», – подхватил Скоморох. – А змеевики на Новгородчине почти все женщины носят! Только в виде височных подвесок.

– Немудрено, – обронил Гроза, – ведь издавна предки наши уходили в земли полуночные. Мне волхв Хорсовит сказывал, что братья Рус и Словен ушли от моря Эвксинского к северу и там основали грады Словенск, Русу и иные. Потом на Дунай ходили, и вновь возвращались. И создали Словению Великую…

Юный Ерофеич стал подкладывать сухие ветки в костерок, и на стенах пещеры, в которой они коротали ночь, заплясали их тени и блики костра, как будто неведомые души толпились вокруг, убегая вглубь пещеры с несколькими ответвлениями и ходами и вновь появляясь то ли из этих ходов и щелей, то ли прямиком из своего навьего мира.

– Глядите, едва о змеях поговорили, а тут и гостья, – молвил Гроза, указывая на струящуюся из темноты гадюку, коих здесь, в камнях, было вдоволь.

– Смотри, – воскликнул Ерофеич, – она же прямиком к тебе ползёт!

– Я часто змей от овец спасал, – спокойно ответил пастух, глядя на подползающую к нему молодую гадюку, – овцы-то их, что твою траву едят, а мне змеючек жалко. А эта, наверное, погреться хочет, прохладно в пещере сейчас.

– Разве змеи овец не кусают? – спросил юный Ерофеич.

– Кусают, да это их не спасает от смерти, а овце змеиный укус, что чара доброго мёда для крепкого воина, – веселит, да с ног не валит, – молвил Гроза, закатав рукав своей рубахи повыше и протягивая обнажённую руку навстречу змее. Изведыватели изумлённо замерли. Вот змея достигла пальцев раскрытой длани пастуха, замерла на краткое время, а потом доверчиво вползла на шуйцу. Гроза осторожно поднял руку вместе со змеёй и, задрав десницей рубаху на чреве, так же осторожно опустил извилистую гостью себе на живот. Та тут же свернулась на тёплом, блеснув в свете пламени бусинками очей. – Грейся, красавица, – молвил Гроза и накрыл гадюку рубахой.

– А не боишься, что ужалит тебя? – округлил от удивления очи Ерофеич.

– У змей никакого жала нет, только ядовитые зубы, – отвечал, лёжа на подстилке из веток, Гроза. – Кусают они, только когда на них нападают или когда охотятся. Как добыча я для неё велик больно, да и не хочу на неё нападать, чего же она меня кусать станет? Главное, ненароком её не придавить, вот тогда она и может укусить, защищаясь, – ответил Гроза, прикрыв очи.

– Ну да, у тебя змеевик-обережник есть, а нам что делать? – не унимался Ерофеич.

Гроза долго молчал, потом молвил, продолжая прежнюю мысль.

– Обидно мне, братья, до слёз, что вы так долго не приходили, и так много сгинуло русских людей за эти сотни лет, и хватит ли сил теперь вернуть Руси землю Сурожскую, или так и будут здесь хозяйничать хитрые греки, хазары, готы или ещё кто. Роды тавро-русов истощились, многие их жизни сломаны, как и моя, и скитаются неприкаянным перекати-полем по родной и одновременно уже почти чужой земле, – с болью молвил Гроза, глядя в пламя костра, словно стараясь узреть там праотцов и ушедших в Навь родичей.

– Дык наша-то Северная Словения, которую ныне Новгородчиной называют, и сама едва не оказалась во вражеском полоне, – молвил неожиданно медленно в раздумье Скоморох, что случалось с ним редко. – Князь Гостомысл по старости уж мочи не имел держать крепко в руках многочисленные народы, что у нас обитают исконно. Усобица началась. Ладогу-град торговый и вовсе спалили. Нурманы, свеи, да и соседние племена вильцев-лютичей, слабину почуяв, грабить стали, набеги творить. Добро, мудрый Гостомысл догадался на княжение внука своего Рарога из Руси Варяжской кликнуть. Только с приходом сильной дружины варягов-русь и начала отживать Северная Словения, укрепляться да укорот давать и нурманам, и лютичам, и хазарам, что тоже на наши земли и пути торговые, через них идущие, заглядываться начали. Сильная битва была с хазарами на реке Дон, одолели мы их, да вот князя нашего смертельно ранили. Оттого стал править его побратим боевой и шурин – воевода Ольг, родом из Ладоги. А уж когда у себя в северных землях порядок навели, тогда и в Киев двинулись, где бывший нурманский воин и певец, скальд по-ихнему, власть хитростью взял, и Киевщину крестить начал по наущению Византии коварной.

– В том бою на реке Дон и погиб стратигос византийский, у которого служил Полидорус. А Скоморох упросил воеводу Ольга отпустить Полидоруса, от которого мы важные сведения поимели о времени выступления и о путях движения хазарского воинства, – добавил Ерофеич.

– Да речь сейчас не об этом, а о том, что коли наведём порядок в Киеве, как на Новгородчине северной, тогда и в Старгородчину Таврскую непременно придём, – убеждённо закончил Скоморох.

– Это уж точно, знаешь, какой он, князь наш Ольг? – восторженно заговорил юный помощник, – он глядит на человека и насквозь его видит, и мысли читает, как волхв чаровные знаки в своей книге, то-то, брат Гроза!

* * *

К условленному месту встречи у залива они вышли уже как три крепко сдружившихся сотоварища.

Когда с кочмара пришла лодка и Скоморох с Ерофеичем, подняв свои сумы, одновременно взглянули на проводника, тот коротко ответил:

– С вами иду! Хозяина моего уже нет, а больше никто и нигде меня не ждёт, да и жить, что трава при дороге, надоело, сам желаю время освобождения Таврики приближать, как смогу.