Почему-то Махмуди решил, что Махтаб должна сразу ощутить прилив родственных чувств к Маммалю. Он пытался заставить ее проводить с ним время, однако реакция Махтаб на грязнулю гостя была точно такая же, как и у меня.

– Оставь ее в покое, – посоветовала я. – Махтаб нельзя принудить дружить с кем бы то ни было. Такой уж у нее характер. И ты это знаешь. Не придавай этому чрезмерного значения, и постепенно у них наладятся отношения.

Махмуди меня не слушал. Пару раз он даже шлепнул Махтаб за то, что она шарахнулась от Маммаля.

На неделе, пока Махмуди был в Детройте, он звонил Маммалю каждый вечер. Они говорили на фарси, иногда ужасно подолгу, и вскоре я поняла, что Махмуди использует Маммаля как домашнего шпиона. Например, как-то вечером Маммаль вдруг отнял от уха трубку и подозвал меня к телефону. Мой муж был вне себя от ярости. Почему это я позволила Махтаб смотреть такую-то телепередачу вопреки его запрету?

Наши безмятежные уик-энды отошли в прошлое. Теперь, приезжая в Алпину на субботу-воскресенье, Махмуди был занят исключительно беседами с Маммалем – справлялся о родственниках, как когда-то разглагольствовал об аятолле Хомейни и поносил западные – прежде всего американские – обычаи и нравственные устои.

Что мне было делать? Мой муж, американец на протяжении двадцати пяти лет, на глазах превращался в иранца. Пребывание Маммаля в доме являлось суровым испытанием для моей супружеской любви! Я выходила замуж за Махмуди-американца, Махмуди-иранец был нежеланным незнакомцем. Но что было еще хуже, они с Маммалем теперь постоянно говорили о нашем с Махтаб семейном визите в Тегеран.

Закрывшись в комнате, они вели нескончаемые, оживленные дискуссии на непонятном мне языке. И все равно стоило мне войти, как они понижали голос.

– Когда он уедет? – в отчаянии спросила я Махмуди.

– Не раньше, чем разрешат врачи.

Два события ускорили кризис. Во-первых, банк нашел покупателя на дом, который мы снимали, и нам предстояло его освободить. Почти одновременно моя работа в юридической конторе пошла на убыль. По мнению близких, для меня наступило время перемен.

И Махмуди знал, каких перемен он хочет. Пора возобновить нашу полноценную семейную жизнь.

Я не хотела с ним съезжаться и вовсе не стремилась потерять свою независимость. Но я знала: Маммаль скоро уедет – и надеялась, что нам удастся вернуться к прежнему элегантному и комфортабельному образу жизни. И хотя вслух об этом не упоминалось, альтернативой мог быть только развод. Что явствовало из напора Махмуди. И я согласилась переехать в Детройт. Я думала, надеялась и молилась, что худшее позади. Я постараюсь – изо всех сил постараюсь возродить наш брак.

Все же я приняла одну меру предосторожности. Не будучи уверенной в своем будущем, я опасалась беременности. И за неделю до переезда пошла к врачу, который поставил мне спираль.

До сих пор Махмуди жил в небольшой квартирке, и сейчас мы пустились на поиски дома. Я предполагала, что дом будет куплен. Однако под давлением Махмуди согласилась пока снимать, с тем чтобы за это время найти подходящий участок земли и выстроить на нем дом нашей мечты. События разворачивались с головокружительной быстротой. Махмуди полностью восстановил надо мной свою власть. Прежде чем я успела сообразить, в чем дело, мы сняли дом в Саутфилде и переехали туда – я, Махмуди, Джо, Джон, Махтаб… и Маммаль.

Я записала Махтаб в прекрасную школу, где обучали по методике Монтессори, в окрестностях Бирмингема.

Махмуди купил мне новую машину, и почти ежедневно я возила Маммаля осматривать Детройт или просто по магазинам, где он тратил деньги Махмуди, на которые тот не скупился. Маммаль вел себя так же нагло и высокомерно, как и всегда, однако, казалось, уверовал в то, что я в восторге от его присутствия. На самом же деле я, разумеется, жила ожиданием дня его отъезда в Иран.

Маммаль прожил у нас до середины июля и по мере приближения заветного дня все настойчивее твердил о том, что мы – Махмуди, Махтаб и я – должны навестить тегеранских родственников. К моему ужасу, Махмуди согласился, объявив, что мы приедем на две недели в августе. Джо и Джон останутся с отцом.

Внезапно тайные полуночные разговоры между Махмуди и Маммалем приобрели гораздо более зловещий характер. Когда до отъезда Маммаля оставалось несколько дней, Махмуди проводил с ним каждую свободную минуту. Не замышляли ли они что-то?

Однажды я высказала вслух предположение, мучившее меня сильнее всего.

– Чем вы заняты? – спросила я. – Разрабатываете план, как похитить Махтаб и увезти в Тегеран?

– Не будь смешной, – сказал Махмуди. – Ты сумасшедшая. Тебе нужен психиатр.

– Не настолько я сумасшедшая, чтобы ехать в Иран. Поезжай один. Я с детьми останусь здесь.

– Вы с Махтаб поедете со мной. Я не оставляю тебе выбора.

Выбор у меня, конечно, был. Хотя и трудный. Я все еще лелеяла надежду на то, что с отъездом Маммаля нам удастся восстановить прежние отношения. Я не хотела травмировать разводом себя и детей. Но не хотела и ехать в Иран.

Махмуди сменил гнев на милость, пытаясь договориться со мной по-хорошему.

– Почему ты не хочешь ехать? – спросил он.

– Потому что знаю – если ты решишь остаться, я не смогу вернуться домой.

– Так значит, вот что тебя беспокоит, – ласково проговорил Махмуди. – Я никогда этого не сделаю. Я люблю тебя. – Внезапно его осенило. – Принеси мне Коран.

Я сняла с книжной полки священную исламскую книгу и протянула ее мужу.

Положив на нее руку, он торжественно произнес:

– Клянусь Кораном, я никогда не задержу тебя силой в Иране. Клянусь Кораном, что никогда не заставлю тебя жить где бы то ни было против твоей воли.

Поклялся и Маммаль.

– Это невозможно, – уверял он. – Наша семья никогда такого не допустит. Обещаю тебе, что, если и возникнет какая-то проблема, семья поможет решить ее надлежащим образом.

Я вздохнула с чувством огромного облегчения.

– Хорошо, – сказала я. – Поедем.

* * *

Махмуди купил билеты на самолет. Первое августа наступило гораздо скорее, чем мне бы хотелось. Несмотря на торжественную мужнину клятву на Коране, меня раздирали сомнения. Махмуди же был полон энтузиазма. Он часами перелистывал все доступные иранские издания. С нежностью говорил о своей семье, в особенности о сестре Амех Бозорг. Он стал молиться. Вновь на моих глазах из американца он превращался в иранца.

Втайне от него я побывала у адвоката.

– Либо я еду, либо мы разводимся, – объяснила я. – Ехать в Иран я не хочу. Боюсь, что он меня оттуда не выпустит.

При обсуждении с адвокатом возможных вариантов я осознала другую опасность. Развод тоже заключал в себе известный риск – вероятно, даже больший, чем поездка. Если я подам на развод и уйду от Махмуди, он вычеркнет меня из своей жизни. Меня он никак не сможет увезти в Иран, а вот как насчет Махтаб? Если он возьмет ее с собой и решит остаться в Иране, я навсегда потеряю свою дочь.