— Еще как будет! — беззаботно ухмыльнулся Баркетт. — Он такой, этот парень. Он приходится троюродным братом моей жене.

И с этими словами он кивнул, повернулся и двинулся быстрым шагом вниз по тропинке, обратно в пустую долину, по дороге, которую им только что пришлось преодолеть. И все же из осторожности Хоуп наблюдал за удаляющейся фигурой, Баркетт так ни разу и не оглянулся, и только когда тот совершенно скрылся из виду, полковник, окончательно убедившись, что за ним не подглядывают, отправился к Спарклинг-Тарну.

Это был гораздо более широкий и в то же время не тронутый человеком водный простор, нежели Стайхед. Массивные и опасные утесы вздымались впереди. Хоуп не мог припомнить ни одного места, где бы пейзаж представлялся ему настолько безжизненным, негостеприимным и полным скрытой угрозы. Даже овец, которые, казалось, стали частью местного пейзажа, здесь не было, и это убеждало Хоупа, что земля эта покинута Господом. Тем, кто воспевал Озерный край, точно вновь обретенный рай на земле, следовало бы взглянуть на Стайхед, располагавшийся в самом сердце этого эдема. И тут же, словно опровергая его мрачные мысли, в небе вспыхнула радуга, изогнувшись разноцветной дугой от места, откуда они начали свое восхождение, и упираясь в озеро Васт. Хоуп был поражен.

Он так долго упивался видом этой красоты, что не сразу заметил маленькую фигурку, которая поднималась по извилистой узенькой тропинке, под самым изгибом радуги, на спине котомка с вещами, длинные распущенные волосы развеваются под порывами ласкового вечернего ветерка. Некоторое время он не шевелился. До сего момента ему не доводилось испытывать подобного — не чувство власти над этой женщиной, которая отправилась в путь в одиночестве, в путь гораздо более опасный, нежели они проделали на пару с Баркеттом, но само ощущение любви к ней — вот что двигало им. После всего, что случилось с ним, он не утратил способности к пылкой и чистой любви. Он встал с камня, на котором сидел все это время, и позвал ее:

— Мэри! — И имя ее эхом заметалось меж диких утесов.

Он пошел ей навстречу и помог преодолеть последние несколько ярдов, но когда они поднялись на вершину холма, радуга уже угасала, все больше бледнея, а затем и вовсе растворилась в воздухе, не оставив следа.

Хоуп подвел ее к плоскому камню, на котором все это время ожидал ее, и Мэри сердечно и в то же время очень осторожно обняла его и сразу же отпрянула, словно замкнувшись в себе. Он открыл мешок и достал принесенную ею еду.

— У меня тоже кое-что есть, — сказал он, вытаскивая помятый и пропитавшийся влагой хлеб и сыр из одного из своих мешков. Мэри засмеялась, и Хоуп, охваченный счастьем, с благодарностью принял от нее кусок пирога, который она ему протянула, и молоко, приправленное ромом. Он добавил в него еще немного рому из бутылки.

— С несессером все в порядке? — Он указал на ее туго набитый мешок.

— Я его не принесла.

Хоуп отпил немного молока с ромом.

— Почему?

— Если бы я взяла его с собой, то не смогла бы принести еду и кое-какие вещи, твои и мои…

— И причина только в этом? — Он глотал кусок за куском уже не с такой жадностью, однако, задавая свой вопрос, продолжал жевать.

— Нет.

— Ты побоялась, что мне несессер нужен гораздо больше, чем ты сама.

Она промолчала.

Он посмотрел прямо на нее, но Мэри отвернулась. Сидя на камне, на фоне живописных скалистых холмов, со струящимися по ветру распущенными волосами, она, как вдруг подумалось полковнику, очень похожа была на прекрасную принцессу из сказки.

— Просто в этом несессере хранится кое-что, что мне очень необходимо, и только, — объяснил он. — Я знал, что мальчишке будет трудно в точности передать мое послание, а ни средств, ни возможности отправить с ним записку у меня не нашлось. Но если бы ты его принесла, я сумел бы написать несколько писем, Мэри, и тогда бы вся эта неприятная история канула в Лету.

— Зачем ты хотел, чтобы я пришла сюда? — Она все еще верила ему, и он это знал.

Она была так непорочна, что чувствовала правду, понимала ее и тянулась к ней, как цветок тянется к солнцу.

— Меня преследует закон, — осторожно произнес он. — Возникла нелепая ошибка, связанная с моей личностью, с моим именем, с тем, кто я есть… или, скажем так, это и есть ошибка, но судья…

— А ты именно тот, за кого себя выдаешь?

— Я — человек, который женился на тебе. Я — человек, который говорил с тобой и гулял, который жил с тобой и спал с тобой в одной постели, Мэри. Я тот, чьи руки ласкали твое тело, и кто находил наивысшее наслаждение в одних только мечтах провести остаток жизни с тобой одной.

— Но ты… Александр Хоуп?

— Я просил тебя называть меня Джоном. Я и есть Джон.

Мэри кивнула и принялась стягивать ремешком горловину мешка. Настойчивость она проявит чуть позже.

— И куда же мы направляемся?

— Я должен рассказать тебе кое-что о себе, прежде чем ты согласишься идти со мной дальше.

— Я больше ничего не желаю знать, кроме того, что тебя зовут Джон. — Она огляделась по сторонам. — Нам следует отправляться немедленно, скоро наступят сумерки.

— Мэри, вскоре за мной пустится погоня.

— Ты уже говорил мне это. — Она поднялась, и на какую-то секунду в ее словах прозвучал гнев. — И однажды тебе придется рассказать мне все. Но теперь куда нам направляться: по этой тропинке дальше или же обратно, к озеру Васт?

— Выбирай сама.

— Пойдем в Лангдейл, — сказала она, — путь туда самый тяжелый, но именно по этой причине меньше всего вероятности, что там тебя станут искать.

И она двинулась вперед, и так же как с Баркеттом, Хоуп шел позади нее.

И по мере того, как тропинка становилась круче, ведя путников к озеру Энджел-Тарн, вершины холмов вздымались все выше и выше, острые выступы, валуны и камни становились все более опасными, словно бы грозя превратиться в ужасную гаргулью или самого черта; попадались валуны гигантских размеров, угрожавшие смести с крутого склона двух путешественников, которые, осторожно ступая, проходили меж вершин в полном молчании, будто не смели словом единым побеспокоить ни друг друга, ни враждебные скалы, окружавшие их.

У подножия пика Россетт Мэри, знавшая эти края лишь понаслышке, увидела вымоину на краю оврага, за которой следом тянулась уже погрузившаяся в сумеречную тьму Ланг-дейлская долина, и решила начать спуск. По мере того как сгущались сумерки, путь и в самом деле становился весьма опасным. Один лишь неверный шаг — и нога задевала камни, которые так и норовили соскользнуть вниз по крутому склону, увлекая за собой камни покрупнее, и такая лавина могла снести со склона их обоих. Они несколько раз падали. Хоупу пришлось напрягать все свои силы, а Мэри старалась поддержать его. Маленькие деревья, росшие вокруг, не могли служить опорой, за их тонкие ветки даже и ухватиться было невозможно, и потому следующие несколько ярдов им пришлось проехаться вниз на спине. В какие-то моменты напряжение и страх вызывали невольные вспышки безудержного смеха. Им приходилось то брести, пошатываясь из стороны в сторону, точно моряки на шаткой палубе, то бежать вниз сломя голову, то скользить, падать, уворачиваться от падающих сверху камней, и, стараясь устоять на ногах, удерживать себя на склоне руками.