открывать эти допотопные рамы сплошная мука: некоторые намертво заклинило, к тому же на дворе середина марта и студить комнату глупо. Не заслуживает добрых слов и мебель: модная имитация «под старину» стоит вперемешку с откровенно бросовым старьем. Имеется книжный шкаф, приютивший «Бен-Гура», когда тот еще был бестселлером, а теперь пытающийся переварить «Библиотеку лучшей в мире литературы» и шеститомник «Американского юмора». Есть кушетка, на которую садиться небезопасно без топографической карты, отображающей все ее овраги и бугры. И трое часов, слепых и безгласных, мертвых, но постыдным образом не погребенных.

Стены – господи боже мой! Да по ним можно изучать историю американской фотографии. Дети в пышных платьицах и с унылым оскалом, снятые в фаунтлеройские девяностые[537], идиотически вылупившиеся беззубые младенцы, юноши с прическами образца 1885, или 1890, или 1902 года и с галстуками, повязанными узлом «аскот», «виктория», «альберт» или четвертным, сообразно неким замшелым эзотерическим требованиям буржуазного дендизма. А девушки! Смех да и только. В основном подражание гибсоновским[538]; биографию каждой, износ и увядание, можно проследить, ведя взглядом по стене. Вот одна в фазе «симпампушка-ой-какие-пальчики», а вот она же приставучей десятилеткой. Поглядите! Вот так она выглядела, когда пыталась заарканить мужа. Еще не худший вариант – очарование молодости, то-се. Но уже на следующем кадре видно, что сделали с ней пять лет домашнего хозяйства. Встретив ее на улице, вы бы не повернули голову ей вслед и на полградуса. Причем снимок сделан шесть лет назад, сейчас женщине тридцать, и она почти старуха.

Вы угадали. Ретушер по доброте душевной убрал несколько морщин, но это миссис Фрост, жена Джерри. Через минуту мы услышим ее голос.

Но погодите. Не хочется, а придется рассказать о комнате поподробнее. Прямо напротив должна быть входная дверь (за ней улица), есть еще двери в столовую и на второй этаж (видны несколько ступеней лестницы). Где-то есть и окно, оно понадобится в третьем действии. Ненавижу вдаваться в такие детали, но что поделаешь – они важны по сюжету.

Поднимается занавес. На последнем издыхании крутится диск «Виктролы». Сам Джерри отсутствует – он не то спустился в подвал, не то еще куда-то ушел. Звуки играющей пластинки достигают слуха миссис Фрост (назовем ее, к примеру, Шарлотта) – она у себя наверху. Слушайте!

«Зараза нападет не та, так эта-а-а»[539].

Это она. Так себе голосок, верно? Подпевает на тон выше граммофона. У которого кончается завод, и песня переходит в предсмертный хрип.

Шарлотта. (Она наверху, не забыли?) Джерри, подкрути графофон!

Нет ответа.

Джер-р-ри!

По-прежнему нет ответа.

Джерри, подкрути же графофон! Ведь сломается!

Ответа нет как нет.

Прекрасно. Если хочешь сломать – ломай. Мое дело маленькое.

«Виктрола», жалобно подвывая, затихает. В ту же секунду в комнату входит мужчина, произносит: «Что?» – и в свою очередь не получает ответа. Это и есть Джерри Фрост, в чьем доме мы находимся.

Ему тридцать пять лет. Он служащий железнодорожной компании с окладом три тысячи долларов в год. Постоянно хмурит брови, хотя бровей у него нет и в помине. Многозначительно морщит губы, словно готовится изречь невероятную мудрость.

На стене висит его фотография в возрасте двадцати семи лет – в аккурат перед женитьбой. Светлые волосы зачесаны высоким помпадуром. Которого давно и след простыл, равно как и былой живости и веселья.

Издав загадочное «что?» и не получив ответа, Джерри устремляет взгляд на ковер (хотя смотреть там не на что) и погружается в тупое оцепенение. Потом вздрагивает и пытается рукой дотянуться до сладостного местечка на спине. Ему не удается это сделать, и тогда бедняга семенит к камину и с наслаждением трется об него. Взгляд его по-прежнему прикован к ковру.

Теперь ему хорошо. Облокотившись на стол (я забыл упомянуть, что в комнате есть стол), он листает журнал, позевывая, и чуть пританцовывает на месте. Танец отвлекает его от чтения, и он замирает, уставившись на ноги. Потом опускается в кресло и рассеянно напевает что-то – видимо, собственное сочинение. Мелодия разнообразна, слова неизменны: «Кого там только нет, кого там только нет».

Он являет собой живое олицетворение смертной скуки.

Внезапно он издает хриплый лающий звук и ораторским жестом вскидывает руку. Но тут же со скучающим видом ее роняет.

Джерри. Шарлот-та! «Сатердей ивнинг пост» у тебя?

Нет ответа.

Шарлот-та!

По-прежнему нет ответа.

Шарлот-та!

Шарлотта (издевательски). Ты не потрудился мне ответить – с какой стати я буду отвечать?

Джерри (возмущенно). На что я тебе не ответил?!

Шарлотта. Сам знаешь на что!

Джерри. Понятия не имею.

Шарлотта. Я просила тебя подкрутить графофон.

Джерри (переводит на него возмущенный взгляд). Граммофон?

Шарлотта. Да, графофон!

Джерри. Впервые слышу. (Он в состоянии крайнего раздражения. Несколько раз порывается что-то сказать – и не может найти слов. Наконец вспоминает свой собственный вопрос.) У тебя «Сатердей ивнинг пост»?

Шарлотта. Да! Я же сказала.

Джерри. Ты не говорила!

Шарлотта. Что я могу поделать, если ты глухой?

Джерри. Глухой? Это кто глухой? (Пауза.) Не больше, чем ты. (Снова пауза.) Гораздо меньше, чем ты.

Шарлотта. Прекрати этот крик. Соседей разбудишь.

Джерри (скептически). Соседей!

Шарлотта. Когда надо – все слышишь.

Джерри сражен. Звонит телефон.

Джерри (берет трубку). Алло… (Узнав собеседника, продолжает разговор с возрастающим интересом.) Здравствуйте! У вас уже готово?… Мне нужен только один галлон… Нет, больше мне не нужно… (Задумчиво обводит взглядом комнату.) Пожалуй… но лучше, если вы смешаете заранее… Хорошо, значит около девяти. (Повеселев, кладет трубку, улыбается. Вдруг на лицо набегает тревога, лысые брови хмурятся. Он достает из кармана записную книжку, листает ее, снимает трубку.) Мидуэй, девяносто один девяносто один… Да… Алло! Это… это… дом мистера Снукса? (Старается произносить отчетливо.) Дом мистера Снукса? Снюкс. Или Снукс.… бут… в общем, тот, который достает продукт, напиток… Спиртной… Да нет, мне нужен Снюкс… или Снукс. А-а, очень приятно. Вашего мужа мне назвал один человек, и ваш муж мне звонил… Точнее, я ему сначала звонил, а он звонил мне минуту назад. Алло! Кто это?… Я говорю с женой бутлегера? (Выговорив это слово, переводит дух: вдруг телефонная барышня донесет на него?) А-а… Просто я хотел предупредить, чтобы он подошел с черного хода. Нет, моя фамилия не Спиртной. Моя фамилия Фрост. Двадцать один двадцать семь, Осцеола-авеню… Ах,