17 сентября Сидней Вебб нанес визит председателю ВОКСа Аросеву и представил ему готовые части книги «Советский коммунизм» для внесения в них поправок и замечаний. Вебб показался Аросеву «дружественно и хорошо расположенным». Председатель ВОКСа уклонился от ответов на вопросы англичанина об украинском сепаратизме и сделал основной упор на «блестящие успехи нашей коллективизации», а Вебб, в свою очередь, с готовностью смеялся, когда Аросев острил по поводу реакционных взглядов западных интеллектуалов. Кроме того, прочитать еще не законченную книгу Сидней попросил и своего гида от ВОКСа — и внести в нее все исправления, какие тот сочтет необходимыми. При этом черновики нескольких глав, которые англичанин передал Аросеву, были также направлены в Институт советского права для получения комментариев от экспертов{648}.[56] Впрочем, даже имея все эти свидетельства дружественной позиции Вебба во время его визита 1934 года, советские посредники проявили удивительную осторожность перед публикацией окончательного варианта его книги. Составленное ВОКСом в 1934 году досье на Сиднея Вебба отличалось весьма сдержанным тоном, хотя в общем и целом характеризовало его отношение к СССР как «благоприятное». Аросев был не уверен, стоит ли ВОКСу давать какие-либо комментарии по рукописи Вебба, поскольку полным текстом организация не располагала. Обращаясь к Кагановичу за инструкциями, Аросев был искренне озабочен: «Это будет лишь часть его книги, остальная же часть… может быть в известной мере и степени направлена и против нас»{649}. Это лишний раз указывает на то, что даже к самым преданным друзьям советское руководство продолжало относиться с большим подозрением, а статус «друга» СССР мог быть окончательно подтвержден только для тех деятелей, которые однозначно доказали преданность советскому строю в своих публикациях и открытых заявлениях.

Книга «Советский коммунизм» супругов Вебб критиковалась в советских изданиях за фабианское неприятие насильственной революции и изображение партии как смеси «религиозного ордена» и корпоративной или профессиональной организации. На более чем 1100 страницах «Советского коммунизма» было предостаточно неудобных моментов и отклонений от партийных идеологических установок — включая, например, упоминания о «преследованиях интеллигенции», применении террора и «искусно поставленных» показательных процессах, — в силу чего этот труд, переведенный на русский язык уже в 1936 году, так и остался недоступным для широкого советского читателя{650}. В мае 1936 года русский перевод опуса Веббов был вынесен на обсуждение Политбюро, которое, рассмотрев заметные в книге фабианские отклонения, приняло решение о ее издании небольшим тиражом, в 2–3 тыс. экземпляров, и распространении по предварительно утвержденному списку (тут же, однако, была отвергнута предложенная Радеком хитрость: объявить в прессе о публикации книги, но показать широкой общественности лишь несколько экземпляров, выставленных в витринах книжных магазинов){651}.

Супруги Вебб начали свою работу сразу же после проведения коллективизации, а закончили накануне начала показательных судебных процессов в Москве и последовавшего за этим заключения пакта между Советским Союзом и нацистской Германией. Беатрис, рассматривавшая свою поддержку сталинского режима как исполнение долга товарищеской справедливости, была совершенно раздавлена событиями конца 1930-х годов, и все сомнения, мучившие ее на протяжении предшествующих лет, всплыли на поверхность, обернувшись жаждой возмездия. Московские процессы были для нее «отвратительными», «шокирующими» и «абсолютно непостижимыми», объяснить их она могла лишь неспособностью Советов отречься от собственного средневекового прошлого. При этом Беатрис очень хорошо понимала, что любое объяснение со ссылкой на отсталость русских не вполне согласовывалось с тем, что в ее книге советский коммунизм прославлялся как некая новая цивилизация. Еще более печальным оказался момент, когда Беатрис Вебб узнала о пакте Молотова — Риббентропа, это был «день священного ужаса»: «Дьявол одержал легкую победу. Сталин и Молотов стали главными злодеями». Ей хотелось умереть: «Конечно, теперь постаревшие и одряхлевшие Веббы, провозгласившие советский коммунизм новой цивилизацией и надеждой человеческого рода, могут уйти из жизни с улыбкой?» Сидней же и при этом оставался невозмутимым. Для него решающими являлись не текущие события, а историческая трансформация, которая была запущена политическими и экономическими институтами советского общества. «Мне [пакт Молотова — Риббентропа] представляется самой черной трагедией в человеческой истории, — писала Беатрис, — а Сидней заявляет, что через сто лет об этом эпизоде все забудут. Он отказывается предаваться унынию»{652}.

Возможно, не менее противоречивым явлением, чем сталинисты-фабианцы, был их советский аналог — сталинисты-западники. Эти люди умственного труда и деятели культуры находились на переднем крае советской культурной дипломатии, были вовлечены во взаимодействие прежде всего с европейскими странами и культивировали содержательные отношения с зарубежными интеллектуалами. Эти акторы оказывали влияние — подчас даже определяющее — на характер соприкосновения попутчиков с советской цивилизацией в 1930-е годы. По мере того как на поездки за границу и на ввоз зарубежных изданий накладывалось все больше ограничений, советские посредники становились все более привилегированными и приобретали особую значимость, поскольку именно они формировали образ внешнего мира в советской печати. Начиная с конца 1920-х годов интеллектуалы-космополиты из числа старых большевиков вроде Луначарского и Каменевой были постепенно «сброшены с корабля современности». Представители нового сталинского руководства и быстро продвигавшегося «поколения 30-х» в основном не знали иностранных языков, имея в лучшем случае весьма скромный опыт пребывания за границей и общения с иностранцами. Поскольку они сталкивались со множеством ограничений и сложностей, то для космополитов-западников, сохранивших свою значимость, оставалось открытое поле деятельности. Сталинское руководство, советская внешняя политика и Коминтерн по-прежнему были в значительной степени сосредоточены на Западной Европе и Соединенных Штатах и сохраняли стремление к влиянию на общественное мнение Запада.

Подобно зарубежным попутчикам, западники представляли собой весьма разнородную группу. Прежде всего, в ее состав входило несколько ведущих деятелей партии-государства, тесно связанных со сферой международных отношений: бывший троцкист Карл Радек, который в начале 1930-х годов стал одним из главных советников Сталина по международным вопросам, бывший «правый уклонист» Николай Бухарин, который в середине 1930-х начал вторую карьеру в качестве международного эмиссара и публициста, и Горький, лично знавший и принимавший самых важных гостей из-за рубежа — таких, как Г. Уэллс. Все эти большевистские гиганты, вовлеченные в отношения Советского Союза с Западом, имели в своем активе непростое прошлое или особые отношения со сталинским руководством.