При обращении к массовой советской аудитории изображение Аросевым западных интеллектуалов вновь немного менялось. Так, в своей брошюре «Беседы и встречи с нашими друзьями в Европе», опубликованной в 1935 году тиражом в 50 тыс. экземпляров, председатель ВОКСа делился с читателями своим восхищением европейскими интеллектуалами, занимавшими просоветскую позицию. Роллан при этом представлялся как воплощение «всего прошлого европейской культуры»: «У них обоих — Леонардо да Винчи и Ромена Роллана — такие поразительно одинаковые глаза!» Тем не менее в рассматриваемой работе в качестве основной (и практически единственной) положительной черты западных деятелей значилось их преклонение перед великой социалистической системой, которой должны были подражать все страны Запада. В приводимых Аросевым пересказах его бесед советские убеждения противопоставлялись отсутствию понимания, демонстрируемому европейцами. Упомянутые выше колебания интеллигенции оценивались с точки зрения отличий Запада от Советского Союза, а европейские интеллектуалы обвинялись в «гамлетизме»{679}. В плане общего политического посыла предназначенная для советских масс пропагандистская брошюра Аросева больше всего напоминала очевидный подтекст его конфиденциальных донесений генеральному секретарю: восхищение западных деятелей советским социализмом доказывало превосходство Советского Союза и величие самого Сталина.

Несмотря на огромные различия между политическими и культурными контекстами, в которых действовали западные интеллектуалы и советские посредники, и те и другие имели немало общего. Так, советские западники в своем политико-идеологическом служении иногда руководствовались соображениями, которые были во многом аналогичны мотивам, подталкивавшим западных интеллектуалов к дружбе с Советским Союзом: без сомнения, наиболее заметным из этих мотивов был антифашизм. Еще чаще людей умственного труда подталкивал к СССР или к Западу бурный «культурный роман». Будучи интеллектуалами в политике, представители обеих групп страстно стремились к тому, чтобы преодолеть разрыв между культурой и властью. Ну и, прежде всего, они могли восхищаться друг другом. Без сомнения, западным попутчикам было совсем не безразлично, что манипулировавшие ими советские интеллектуалы входили в число самых блестящих и образованных деятелей советской культуры. Даже если сталинисты-западники выполняли официально предписанные функции, часто связанные с давлением и манипулированием, они нередко втайне испытывали огромное уважение к своим европейским друзьям и восхищались той культурой, которую те представляли.

Увлечение попутчиков силой и властью подпитывалось тем, что Сталин на удивление охотно пускал в свой кремлевский кабинет наиболее видных западных интеллектуалов и давал им многочасовые интервью. Советские посредники также находились в тесном контакте со Сталиным и высшим руководством страны: они готовили эти знаменательные встречи, материалы которых нередко публиковались большими тиражами, и выступали на них в качестве переводчиков. Беседы с приезжими знаменитостями-интеллектуалами в значительной мере представляли собой феномен, характерный для довоенного сталинизма. До того как в 1929 году Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту власти, он был практически неизвестен за рубежом и не принимал у себя интеллектуалов литературного круга, с которыми предпочитал встречаться впоследствии, в 1930-х годах. К концу же десятилетия массовые репрессии и пакт Молотова — Риббентропа отвлекли внимание Сталина от стремления лично оказывать влияние на общественное мнение стран Запада. С этой точки зрения 1930-е годы представляли собой не только высшую точку симпатии европейцев и американцев к советскому эксперименту, но и время наибольшего внимания Сталина к западным интеллектуалам. Самыми важными событиями этого периода стали приемы Сталиным Бернарда Шоу и Эмиля Людвига в 1931 году, Герберта Уэллса — в 1934-м, Анри Барбюса несколько раз, Ромена Роллана в 1935 году и Лиона Фейхтвангера — в 1937-м[58].

Во взглядах самого Сталина отражались и усиливались основные противоречия сталинской революции, связанные с отношением к Западу. С одной стороны, в борьбе с отсталостью он принимал западные критерии, а с другой — в мобилизационных целях расхваливал героические качества русского народа и в то же время прилагал значительные усилия, чтобы склонить на свою сторону людей, формирующих общественное мнение на Западе, взгляды которых пользовались таким уважением, что они (помимо прочего) оказали весомую поддержку созданию культа личности Сталина у себя дома{680}. Несмотря на различия, уже существовавшие между Сталиным и европеизированными старыми большевиками, усатый диктатор по-своему в высшей степени подходил на роль своеобразного интеллектуала у власти: среди зарубежных литературных деятелей, которые не являлись теоретиками марксизма, он пользовался авторитетом как знаток марксистско-ленинской теории, при этом весьма неплохо знающий классику русской и европейской литературы. Кроме того, Сталин обладал «отличной памятью» и тщательно готовился к встречам со своими знаменитыми гостями, изучая их «взгляды, вкусы и предпочтения»{681}. В то время как он приступил к созданию своего собственного имиджа и образа Советского Союза за границей, западные интеллектуалы уже начали расходиться во мнениях относительно того, кем был Сталин на самом деле — простым человеком из народа или же своего рода королем-философом.

За исключением состоявшейся в 1931 году встречи с Б. Шоу, записи которой пока не обнаружены, практически все беседы иностранных интеллектуалов со Сталиным в начале рассматриваемого десятилетия одновременно служили и государственным интересам, и зарождающемуся культу личности диктатора — в том смысле, что имидж самого Сталина за границей был очень тесно связан с мнением Запада о советском эксперименте. Так, явную связь с международным измерением культа личности, к примеру, демонстрирует тот факт, что 31 декабря 1931 года Сталин дал интервью писателю и журналисту Эмилю Людвигу — автору биографий Бисмарка, Наполеона и ряда других великих исторических личностей.

Вторгаясь в новую для себя сферу деятельности — создание международного образа, генеральный секретарь преследовал нравоучительные и образовательные цели; на эту мысль наводит единообразная структура ответов Сталина на вопросы Людвига. При публикации подобных интервью в Советском Союзе в 1930-х годах обеим сторонам сначала разрешалось внести в них необходимые исправления, после чего текст передавался на рассмотрение Политбюро, а затем подвергался редактированию, призванному устранить все моменты, которые могли оказаться неподходящими для массовой аудитории. Таким образом, в опубликованной версии рассматриваемого интервью все замечания Сталина, адресованные Людвигу, состояли из отрицаний, исправлений и наставлений. Например, диктатор отвергал наличие каких-либо параллелей между своей собственной программой модернизации и вестернизирующими реформами Петра Великого, отрицая при этом, что власть в СССР находится в руках одного человека. Текст данной беседы стал доступен массовому советскому читателю, поскольку был опубликован в советских газетах, а затем перепечатан в неоднократно переиздававшейся брошюре 1932 года и в теоретико-партийном журнале «Большевик», в номере за 30 апреля 1932 года (а также включен в собрание сочинений Сталина){682}.