– Матушка, простите, я должен ехать. Клянусь служить Миттельрайху и защищать императора, пока он не…

– Нет, – опять этот желтый огонь в глазах! – Миттельрайх – твоя ноша. Спутавшись с этой девкой, Людвиг предал договор.

– Матушка, – смерть не помеха для ненависти, а что ждет за гробом любовь? – не трогайте Милику!

– Не трогать?! – прорычала вдовствующая императрица. – Эта девка не просто свела с ума моего сына, она родила наш конец! Она – брешь в плотине, с которой начнется потоп.

– Матушка!

– Людвиг собственной жизнью выкупил жизнь своей шлюхи и ее отродья, но в их крови спит смерть. – Из желтых глаз рвалось безумие. Или отчаянье. – Сыновья Михаэля умрут во младенчестве, а дочери понесут эту заразу дальше, уничтожая род за родом. Вот что наделал твой брат!

– И только? – Слушать такое с улыбкой мог разве что дьявол, но Руди и был дьяволом. – Ни одна династия не может быть вечной. Живет же Лоасс без Дорифо, а Онция без Адалидесов!

– Латинянские уловки и оговорки не для нас! – Императрица с шумом втянула воздух. Она дышала! – Только смерть может лишить императора короны. Ротбарт не может ошибиться, сдаться, пренебречь своим долгом. Ротбарт не может отречься! Рудольф, запомните! Михаэль не должен иметь детей, Михаэль не должен носить корону. Михаэль не должен жить! Ты – император Миттельрайха. Ты, и только ты!

– Матушка! Я не смогу… Нет!

– Все будет сделано за тебя, – мать холодно улыбнулась, – возвращайся в Витте и готовься к коронации. Хвала луне, дурная кровь к утру остынет.

– Что? Что вы сказали?!

– То, что мертвые не оставят живых. Волки Небельринга исправят содеянное моим сыном. Моим бывшим сыном. И тогда он будет прощен.

«Исправят»… Значит, еще не исправили!

– Матушка. – Руди услышал, как зазвенел его голос. – Правильно ли я понял, что мои великие предки загрызли моих солдат? Заодно с лошадьми.

– Они нарушили волю Небельринга, – пожала плечами мать. – Прощай, сын мой. Тебя ждет Витте.

– Где Милика и Мики? Они были здесь, я знаю, что были!

– Да, – Мария-Августа внимательно посмотрела в глаза сына, – были. И ушли. Муж Зельмы оказался недостоин Вольфзее. Он увел приговоренных, но воля Ротбартов священна. Милика и Михаэль умрут.

– Где они?

– Тебе незачем знать, – отрезала императрица.

– Где они?!

Улыбающийся рот и холодные, как смерть, глаза… В Небельринге можно искать до Судного дня, а она не скажет. Нет, скажет! Если она не лжет, он не оставит ей другого выхода. Руди улыбнулся и выхватил кинжал. Существо, некогда бывшее его матерью, поджало губы.

– Я была о вас лучшего мнения. Сталь не причинит мне вреда.

– Вам – нет, мне – да!

– Рудольф! – А вот теперь она напугана! По-настоящему, до дрожи, так, как еще никогда ничего не боялась. Что ж, Руди, вперед!

– Матушка, или вы мне скажете, где Милика и Мики, или род Ротбартов прервется на ваших глазах и по вашей вине. Выбирайте!

2

Дверей больше не было, они просто исчезли, растворились в серебристо-зеленом сиянье, неистовом и бездушном. Лунные лапы тянулись к побледневшим свечам, выцарапывали глаза, хватали за горло.

—Что ты наделала… Риттер говорил… нельзя отвечать…

Цигенгоф. Кому он это? И о чем?

—Мама! Мамочка!…

—К алтарю! Живо!

Что она сделала, что они так кричат? Куда он ее тянет? Им все равно не уйти: луна держит крепко. Луна – гончая смерти, Милика поняла это только сейчас. Это луна выследила добычу, луна, а не волки.

Это началось давно, в ту почти забытую ночь, когда она стояла у окна своей спальни не в силах уснуть. Людвиг снова уехал, а она смотрела на звезды и думала о том, удался или нет ее нехитрый обман. И вспоминала об их первой встрече.

Парадный зал старого замка, серебряный кубок с белым вином в ее руках, учтивая улыбка, ничего не значащие слова… Людвиг Ротбарт сразу же уехал. Он не знал, что короткая встреча расколола жизнь графской дочери, а она не могла и помыслить, что император не спит ночами, молясь настигшей его любви. Любовь… Они стали ее избранниками – император Миттельрайха и дочь графа Линденвальда!

Летний ветер шевелил вышитые занавеси, ночь дышала ночной фиалкой и поздним жасмином. Юная императрица, задыхаясь от неслыханного, невозможного счастья, спустилась в сад, прошла тенистой аллеей, вышла на залитую серебряным светом поляну, и счастье сменилось ужасом. Она бросилась назад, к дому, но не добежала и упала в белую от незабудок траву, где ее и нашли.

Если бы она тогда не вышла, если бы не позволила себя увидеть…

– Мама! Мамочка! – Мики теребил ее за руку, вырывая из холодных светящихся волн, в которых она тонула. Сын! Как она о нем забыла?!

– Сюда! Быстрей, во имя Господа!

Цигенгоф тянет ее к алтарю, туда, где теплым золотом сияют церковные свечи. Их свет сдерживает лунную жуть, но как же быстро они сгорают.

—Ничего, – бормочет Клаус, – скоро утро… Смотри, уже светает.

Неужели он не понимает – это не рассвет, это луна, которая пришла за ней, так зачем бороться? Пусть волки получат, что ищут, только бы не тронули Мики. Клаус его выведет. Ради нее. А Руди воспитает. Ради Людвига.

– Милика, – все тот же зов, которому нельзя сказать «нет». – Милика… Милика…

Мики плачет, Цигенгоф поднимает сына на руки, что-то ему говорит. Пусть Святая Дева защитит их обоих.

– Клаус, позаботься о Мики.

– Конечно… Погоди, ты о чем? Милика! Остановись.

Цигенгоф бросился за ней, но помешал Мики, которого он держал. Растерявшийся граф замер на границе золота и серебра, прижимая к себе чужого сына, а Милика Ротбарт, протянув вперед руки, пошла к сияющему провалу. И навстречу ей медленно выступил зверь, тот самый, что звал ее в бреду.

Огромный, с рудничную лошадку, медно-рыжий, он походил на длинноного гривастого лиса, а не на волка, каких немало водилось в окрестностях Линденвальде. Белая грудь, угольно-черные лапы, вытянутая морда в темной «маске», желтые, такие знакомые глаза, и в них не смерть, а любовь.

3

Милика сошла с ума, а Цигенгоф не мог ничего сделать, потому что удерживал бьющегося Мики и потому что ему было страшно. Есть ужас, который держит на месте не хуже цепей, ужас, с которым не поспоришь. Клаус пытался вырваться, но предел есть у всего, кроме смерти и страха. Даже у любви, которая порой кажется всемогущей.

Граф фон Цигенгоф мог лишь кричать, но Милика не слышала ни его, ни сына, а за спиной ворвавшейся в церковь бестии дожидались своего часа другие. Адское сиянье слепило, и граф, как ни старался, не мог счесть собравшихся у входа тварей. Их могло быть как десять, так и сто, исход был один. Волки это знали и не спешили нападать. Зачем? Ночь и смерть без добычи не уйдут, все свершится по их воле и в свое время.