— Денни, милый, родной, ну очнись же!

Ночь… Сколько же держит их старик над этой пропастью, будь она неладна?! Пять часов? Шесть? Откуда в тебе столько силы, проводник?!

— Денни!

— Я очнулся, Эй-Эй, не причитай! — Голос срывался, отказывался хрипеть нужные звуки.

Ответом послужил вздох облегчения. И сменивший его беспокойный вопрос:

— Как ты, Денни? Где болит?

— Как-как, — проворчал король, не скрывая раздражения. — Вишу вот. Полузамороженный, но целый. Ногу вывихнул, но боли не чувствую. Давно мы так… за тебя цепляемся?

— Я не помню…

— А зачем?

— Что — зачем?

— Держишь зачем, Спаситель Мира? Ухнул бы вниз, отдыхал бы теперь у Йоттея за пазухой… Уж лучше разбиться, чем медленно замерзать!

— Лучше жить, господин, — ну вот, отогрелись знакомые сварливые нотки. — Если вы мне поможете, я вытащу вас обоих.

— Что с Санди?

— Жив. По крайней мере я чувствую его пульс. Но голову он славно расшиб, ничего не скажешь. Да еще вы в полете поддали… Мальчишки!

— Ну и как же мне тебе помочь?

— Два варианта, хозяин. Либо вы подтягиваетесь по веревке и вместо бесполезной руки «просто Санди» я перехватываю вашу заледеневшую конечность и втаскиваю на ледник со всеми потрохами. Либо вы раскачиваетесь над пропастью и цепляетесь за стену. У вас должны были остаться скобы и заступ, они были приторочены у пояса. Дальше — по стене ножками и ручками. Но два безвольных тюка мне не вытянуть, уже пробовал… Зря я вам пропитание в дороге добывал, отощали бы, как я, — давно бы в тепле грелись!

Король честно опробовал оба варианта. Но непослушные руки соскальзывали с заиндевевшей веревки, и сил подтянуть свое собственное тело не хватало. И стена оказалась с наклоном, не закрепиться…

И веревку мечом, оставшимся при падении в уютных ножнах за спиной, не перерубить — знали толк подземные мастера в надежной страховке. И узел проклятущий, затянувшийся намертво, не распутать, чтоб, умирая, спасти жизнь лучшему другу, ведь одного-то Эй-Эй вытащит, куда он денется!

После мучительных часов тщетных попыток растерявший последние силы король сдался и приготовился к смерти. И за себя, и за бесчувственного Санди приготовился. Помолился Эариэль и Итани, с приязнью помянул Кователя…

— Эй, проводник!

— Попытаемся еще раз, Денни? — с готовностью откликнулся Эйви-Эйви.

— Я устал. Расскажи мне сказку, проводник!

— Будто я не устал… О чем, господин мой?

— Расскажи мне о Йолланд…

— О ком? — верный расчет себя оправдал: в голосе послышались несколько взвинченные нотки. — О ком вам рассказать, хозяин?

— У тебя плохо со слухом, менестрель? О Йолланд, жене Великого Мечника.

— Я знаю о ней немного… — что-то ты слишком быстро взял себя в руки, проводник, так не годится! — В ее жилах текла светлая кровь: бабушка по матери была эльфийкой, редкий случай, между прочим…

— Эльфийка?

— Да нет же! Брак эльфа с человеком… Зачем вам, хозяин?

— Забыть не могу. Я ведь был Гортом, проводник, я любил прекрасную девушку, можно сказать, в том Доме проклятом невинность потерял!

Молчание. Слишком напряженная тишина, аж звенит!

— Что молчишь, Эйви-Эйви? Ты ведь тоже был в том Доме и ты тоже был Гортом, Похитителем Чужих Жен!

— Осторожнее, господин! Не наделяйте его новым прозвищем. Иначе испытаете творение на себе!

— Пустые отговорки, старик! Ты тоже любил Йолланд. А может, любишь до сих пор? Чудная девушка, порождение эфира… А в постели хороша!

Стон, вой, скрежет зубовный! Растущая внутри боль, выпирающая, раздирающая на части! Ну же, проводник! Ну же, старик упрямый! Отпускай! Отпускай руку моего лучшего друга! Он тоже был Гортом, он тоже познал Йолланд! Она врезалась ему в сердце настолько, что он сумел ее простить! Я слишком хорошо помню твое внимание, старик, тогда, во время странной исповеди Санди! Отпускай, разорви тебя Тьма!

— Неверен оказался твой расчет, кутенок несмышленый, — насмешка! вместо ненависти — насмешка в прорези презрения! — Не сброшу я вас в пропасть, удержу сколько смогу. Зря ты так: мне ведь по жизни и без тебя боли хватает. Не был я Гортом в том Доме, Денни. Я вообще глаз не сомкнул, сидел в кресле и со стороны наблюдал… А когда зареванная Йолланд упала у колодца во время драки, подошел и поднял, отвлекая разговором…

Эйви-Эйви замолчал, словно страницы памяти листал в маленькой охристой книжице.

— Йолланд давно умерла, Денни, не мечтай о призраке. Умерла на чужбине, похоронена по чужим обычаям. По крови она на четверть эльфийка, эльфов хоронят на деревьях, и тела их обращаются в воздух, в ветер… А элронцев сжигают на костре. В землю зарыли, лишили душу покоя… Проклята она Денни, проклята вместе с Домом. Живет там, отдается тем' кого заманит, завлечет на погибель. Кровью павших во имя любви живет, неприкаянная. А ты мне похоть свою в душу суешь, — добавил голос с неприкрытой горечью. — Виси уж, не рыпайся! Пока помощь не придет…

Помощь? Откуда помощь? Ты бредишь, проводник!

Полоска рассвета тронула седые вершины, морозная ночь отступила в тень, прикрывая раздраженные прибывающим светом глаза. Отблеск наступающего дня скользнул через заалевшие пики, солнце лениво вскарабкалось на уступ, и поток жидкого золота рухнул в пропасть под Денхольмом. Против воли король глянул вниз, на острые камни, еле проглядывающие из туманной дымки…

И увидел назойливую черную точку, непреклонно карабкающуюся вверх.

Черный попутчик!

Ну конечно, что-то о тебе долго слышно не было!

Тебя-то для полноты картины и не хватало!

Кто ты, тень в черном шелковом плаще? Что за бранная сила заставляет тебя ползти, скакать, лезть — всеми путями, но за ним? Уж не тебя ли имел в виду Йоркхельд, говоря, что Горт сам идет по следу?

Черный муравей, упрямо, назойливо полз по склону, торопился, но не допускал даже мысли о неосторожном шаге, о срыве, о смерти. Может, потому, что был со Смертью на «ты», прислуживая ревностно и верно?

— Эй! Вы там! У пропасти! Держитесь, чтоб вас молотом придавило! Чтоб искры из глаз вам бороды опалили! Кретины! Неумехи! Козлы… горные!

Король сморгнул оттаявший на солнце лед, а когда снова глянул вниз — ненавистной тени уже не было, словно смыло ее золотым потоком. Тогда Денхольм вздохнул с облегчением и, извернувшись, посмотрел наверх. Успел разглядеть новую руку на запястье шута, широченную, всю в мозолях и пятнах ожогов, успел услышать натужное кряхтенье, почувствовать неумолимую силу, потянувшую их из пропасти… И снова потерял сознание, уходя в белесый туман и отдающие гулким колоколом голоса…