Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он положил перед Сашкой на стол мобильный телефон в мягком розовом чехле:
— Это тебе. Позвони сейчас же матери и скажи свой новый номер.
Сашка сглотнула:
— Я…
— Делай, что я сказал, — Коженников выложил на стол пластиковую карточку с записанным на ней длинным номером. — Набор начинай с восьмерки.
Телефон работал. Клавиши отзывались на прикосновение нежным звуком, будто пели.
Гудок. Гудок.
— Алло… мама?
— Сашка? Сашка, привет! Ты откуда? Тебя так здорово слышно!
— Ма, у меня… теперь мобилка. Запиши номер.
— Да ты что?! Вот новость! Послушай, а это не слишком дорого?
— Нет… не очень. Записывай…
Коженников сидел, забросив ногу на ногу, и смотрел на Сашку сквозь дымчатые очки.
— Так тебе теперь можно звонить?
— Ну… да. По крайней мере, если я срочно понадоблюсь.
— Здорово!
— Ма… ну пока, извини, я не могу долго говорить…
— Пока! Счастливо! У нас все в порядке, малой здоров…
— Привет… Валентину. До свидания.
Она нажала «отбой». На дисплее высветилась картинка — не то земной шар, не то стилизованные часы. Сашка перевела дыхание.
— Молодец, — Коженников кивнул. — Теперь смотри на меня и слушай внимательно.
Он снял очки. Сашка мигнула; карие глаза Коженникова, обыкновенные, с нормальными зрачками, уперлись ей в лицо:
— Всегда носи этот телефон с собой. Не смей выключать никогда. Следи за тем, чтобы аккумулятор был заряжен. Поняла?
— Да.
— Он принесет тебе плохую весть, если ты провинишься. Ты, джинн, которого выпустили из бутылки, запомни: за каждую попытку построить очередной дворец тебя будут ждать очень, очень печальные новости. И ты узнаешь их немедленно. Носи телефон с собой.
Сашка опустила глаза на трубку.
Маленькая, аккуратная. В пушистом розовом футляре, на котором — Сашка только теперь рассмотрела — топорщились поросячьи ушки. Футляр был в виде свиньи, с нарисованным пятачком, милый, почти детский…
Все изменилось.
Как если бы джинна, взлетевшего в небеса, сдернули бы оттуда за бороду и со всего маху ткнули лицом в бетонную стену. И заперли в камере, три на три метра. Без дверей.
Только что она чувствовала, как может все. Только что она ощущала, как нарастает вокруг новая реальность — это было некомфортно и страшновато, но от этого роста захватывало дух!
Теперь она съеживалась. Собиралась в комок. Так бывает, когда жгут синтетическую ткань — из большого и нарядного платья получается крошечный комочек черной смолы, причем за считанные секунды… Сашка, минуту назад всемогущая, умеющая летать, умеющая преобразовывать мир — теперь превращалась в точку на плоскости.
Прозвенел дверной звонок. Вернулся Костя, принес пакетик чая, банку кофе, печенье и шоколадку; Сашка краем глаза видела, как он расставляет покупки на полке, но не повернула головы.
Коженников что-то сказал сыну, тот вполголоса ответил и тут же о чем-то спросил. Сашка не различала слов.
Закрылась дверь. Костя ушел. Сашка не двигалась.
— Не вижу трагедии, — тихо сказал Коженников. — Ты будешь делать все то же самое, только под присмотром педагогов. Я думаю, они назначат тебе дополнительные занятия.
— Я больше не смогу учиться, — прошептала Сашка.
— Сможешь. Наоборот — будешь учиться усерднее. Но — дисциплина, Саша, и самоконтроль — полезные вещи, иногда необходимые. Скажи, я не прав?
Сашка молчала.
— В твоих силах сделать так, чтобы он никогда не зазвонил, — проговорил Коженников мягче. — Все зависит от тебя. Как обычно.
— Я вас видела, — сказала Сашка. — Когда вы вошли. Я почти сразу ослепла… Фарит, ну невозможно ведь жить в мире, где вы есть.
— Невозможно жить в мире, где меня нет, — сказал он после короткого молчания. — Хотя смириться со мной трудно, я понимаю.
* * *
— Не сгибайте колено, Саша! Тянитесь, вот так… Еще немного, и получится!
Лиза Павленко сидела на шпагате, упираясь руками в пол, но сохраняя на лице равнодушно-рассеянное выражение. Сашка, застонав, поднялась:
— Я не могу. Мышцы болят.
— Потому что надо растягиваться каждый день! — ради убедительности физрук приложил руку к груди. — Вот Лиза растягивалась, и у нее же получилось?
— Я очень за нее рада, — сказала Сашка.
Дим Димыч вздохнул. Юля Гольдман, выгнувшись триумфальной аркой, уже минут пять стояла на «мостике», и кончики ее волос касались деревянного пола.
— Саша, сдайте хотя бы «колесо». Только телефон уберите, я же просил не ходить на занятия с мобилками!
Сашка, поколебавшись, сняла с шеи розовый шнурок. Положила телефон в карман спортивной куртки, заперла на «молнию». Дим Димыч смотрел почти раздраженно:
— Его что, украдут? Ни на секунду нельзя расстаться?
Сашка ответила таким тяжелым взглядом, что юный физрук смутился.
* * *
В пятнадцать сорок из тридцать восьмой аудитории вышла Женя Топорко. Окинула Сашку надменным взглядом и, даже не поздоровавшись, уплыла вдаль по коридору.
— А, это вы, — приветствовал Сашку Портнов.
Она коротко поздоровалась и села на свое место перед преподавательским столом — студентка, каких много. Вытащила понятийный активатор. Текстовой модуль. Уставилась на свои руки.
Телефон на шнурке касался края стола. Розовое пятно на краю поля зрения.
— Сначала я думал, что вы просто зубрилка, — пробормотал Портнов. — Потом я заподозрил, что вы талантливы… Потом я догадался, что вы глагол. Это было, когда вы заговорили. Когда я велел вам молчать, а вы нашли нужное слово очень быстро, чуть ли не за несколько дней… Помните?
Сашка кивнула.
— Потом все повисло на волоске, казалось, я ошибся… И Николай Валерьевич ошибся тоже… И вы переродились скачком. Стало ясно, что вы глагол, и возникло сильнейшее подозрение, — Портнов подался вперед, не сводя с Сашки глаз, — что вы глагол в повелительном наклонении. Вы повеление, Саша.
— Не понимаю.
— Понимаете, — Портнов сощурился. — Такова наша специальность: ничего нельзя объяснить. Можно только понять самому. Вы повеление, часть Речи созидания… несущая конструкция. Я говорил вам, что вы проекция. Помните? Так вот: вы проекция Слова, которому скоро предстоит прозвучать. И с каждым днем вы все ближе к оригиналу. Вы фундамент, на котором можно построить целый мир. И это нельзя объяснить, Саша, это можно только понять.