Зато Вероника Оршич жива!

– Покажите-ка мне все это на карте, Жорж.

* * *

Когда серая гладь Женевского озера осталась позади, дорога начала петлять, обходя череду невысоких покатых холмов. Повеяло свежестью, а к вечеру на горизонте проступили острые силуэты далеких гор.

Альпы…

Воздух был прозрачен и чист.

5

Она проводила его так, как провожают на фронт, поцеловала строго, холодными сухими губами, перекрестила и даже не попыталась улыбнуться. Им предстояло увидеться очень скоро, всего через два часа на праздничной воскресной мессе, но Лонжа знал и предупредил: под сводами храма Всех Святых будет уже не он.

– Noli me tangere[46], – кивнула девушка. – Вот, значит, все и кончилось, солдатик.

Август, Первый сего имени, ответил твердо:

– Ничего не кончилось. Вернусь, как только снова оживу. И вообще, кто-то, кажется, обещал прикрывать мою спину, сержант?

Они простились на пороге номера, и он сбежал вниз по ступенькам, торопясь к выходу, возле которого ожидало авто. Хлопнула дверца… А дальше все пошло должным чередом, и он отстранился, предоставив суетное – суетному. Торжественная служба еще не началась, однако он уже слышал слова начального псалма: «Lavabo inter innocentes manus meas» – «Умываю руки свои между невинными».

Земля мягко ушла из-под ног, он кивнул, прощаясь, и шагнул прямо в черную бездну, озаренную колючим сиянием звезд. Первый день Творения, начало начал. Увидел Землю, лучшее из творений Божьих – и другую Землю, созданную ей в укор. Клеменция-Аргентина, далекая планета, горящая фиолетово-красным огнем, угроза и надежда.

«Confiteor» – «Покаяние». Его предки тоже виновны в великом расколе, отделившем не правых от неправых, а всего лишь побежденных от победителей, гонителей от гонимых. И теперь ему, как и прочим, рожденным в первые годы века, предстояло поднести к устам горькую чашу.

«Kyrie eleison» – «Господи, помилуй». Теперь перед ним простиралась Европа, древний континент, цитадель веры и мудрости, к которой со всех сторон подступал огонь. Еще немного, и пламя взовьется над соборами, дворцами и жилищами бедняков, не разбирая и не щадя. Он понимал, что остановить беду почти невозможно, но именно это требовалось от него, одного из многих, шагнувшего в немногие. Выход есть, грядущий Ад все-таки не был неизбежен, просто за спасение требовалось очень многим заплатить.

«Gloria» – «Слава в вышних Богу». Месса была воскресной, праздничной, и хор радостно вступил, славя Творца. И он, эмигрант, отказавшийся стать американцем, увидел то, что дороже всего на свете – Родину, свою Баварию, леса и горы, замки и города. Даже сейчас, под чужим флагом, под чужой пятой она оставалась прекраснейшей из прекрасных. У тех, кто жил на этой земле, есть все, кроме свободы. В этот миг он, не герой и не честолюбец, с кристальной ясностью понял, что именно ему придется возглавить всех остальных. Званых много, избранный – лишь он.

«Sanctus, sanctus, sanctus» – пел хор. Дороги назад нет, там холод камеры и сырость бараков, пороховой дым и гарь сожженных домов под камышовыми крышами. Можно только вперед, в неизвестность, в звенящую пустоту. Его уста обрели хлеб причастия, разом придав новых сил. А потом чела коснулся священный елей, отделяя светловолосого парня, не слишком приметного среди прочих, от миллионов его сверстников и сообщая ему дары Духа Святого. «Некогда говорил Ты в видении святому Твоему, и сказал: „Я оказал помощь мужественному, вознес избранного из народа. Я обрел Давида, раба Моего, святым елеем Моим помазал его…“»

Прочли «Agnus Dei», и он увидел Корону Виттельсбахов, золотое чудо, память о первом баварском монархе. На плечи легла горностаевая мантия, руки затяжелели под весом скипетра и державы.

«Рука Моя пребудет с ним, и мышца Моя укрепит его. Враг не превозможет его, и сын беззакония не притеснит его…»

Древние короли преклоняли колена. Виттельсбахи, птенцы Наполеонова гнезда, унаследовали иной, гордый обычай. Господь благословляет, но власть государь берет сам.

Он поднял Корону повыше, подержал несколько мгновений, проводя последнюю черту – и возложил на свои светлые волосы.

– Amen!

Короткое слово прозвучало еле слышно, но эхо грянуло близким тяжелым громом:

– Да здравствует Король! Да здравствует Король! Да здравствует Король!..

«Сокрушу пред ним врагов его и поражу ненавидящих его».

* * *

– Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель, принимаю престол своих предков в тяжкий для Отечества час. И да будет моя королевская клятва залогом того, что не имею я забот иных, чем счастье моего народа и моей земли…

* * *

Июньские ночи коротки и похожи, словно братья-близнецы. Торжествующее царство дня торопит, подгоняет близкой белой зарей. Оттого так черны эти недолгие часы, Мать-Тьма торопится взять свое, ее покрывало кажется как никогда густым и тяжелым. Забылись сном горные вершины, опустели дороги, даже листья в лесу замерли, тщетно ожидая друга-ветерка. Тихо и покойно в Божьем мире.

Подожди немного, отдохнешь и ты…

Но в эту воскресную ночь немногие, оказавшиеся на безлюдных улицах предрассветного города, увидели, как небо на востоке вспыхнуло, рассеченное нежданной беззаконной зарницей. Беззвучное пламя упало на крыши домов, осветив шпили древних соборов, прокатилось по площадям.

Это длилось совсем недолго, всего несколько биений сердца.

Тьма вернулась. Рассвет еще не наступил.

* * *

– Извините, монсеньор, я сейчас ничего не соображаю, – вздохнул он, тщетно пытаясь открыть глаза. – Давайте завтра!..

Кресло было мягким, и Лонжа понимал, что еще немного и заснет прямо здесь, в архиепископских покоях. Рубашка пропиталась потом, сердце никак не хотело войти в обычный ритм, и очень болели плечи, словно недавно сброшенную мантию вырубили из камня.

– Сын мой! Это важно.

Он улыбнулся, помотал головой.

– Ваше величество!

Мокрая ткань, прилипшая к коже, заледенела. Он открыл глаза. Худой потерявший счет годам старик, сидевший в соседнем кресле, тоже усмехнулся, вздернув краешки бесцветных губ.

– Очень сочувствую, но есть то, что государь обязан узнать незамедлительно. Коронация – таинство, однако лишь монарх и Церковь, пекущаяся о нем, ведают, в чем состоит истинный секрет. Помазание дало вам не только власть, но силу, не подвластную иным людям.

Боль отступила, исчез холод, и он снова смог думать.

– Монсеньор! Об этом я читал, французские короли обретали способность лечить золотуху, кастильские своим прикосновением обращали свинец в серебро. Но все это если и было, то очень давно.