Возможно, монстролог убил бы тогда Джона Кернса. Он пришел на вершину мира, где в свое время стоял и я – в центре всего. Скажу вам честно: не слишком трудно на вершине мира убить человека. Это делается практически не задумываясь. Вершина мира – там, где раскручивается пружина, в месте, где охотник встречается с чудовищем – и видит в лице того свое отражение. Там, где желание встречается с отчаянием.

Мне пришлось остановить его. Я сказал:

– Он прав, сэр. Он нам нужен.

Монстролог не взглянул на меня. Хоть я и стоял рядом, где бы он ни был, он был один. Я потянул его за руку; та была тверда, как железо.

– Доктор Уортроп, пожалуйста, послушайте. Вы не можете.

– Ты лжешь! – заорал он Кернсу в лицо. – Очередная твоя чертова шуточка. Думаешь, это смешно, обманывать меня…

– Ты сам обманываться рад, – ответил Кернс, смеясь. – Конечно, мне бы очень хотелось верить, что это я научил людей принимать за чудовище все чудовищное. И правда ведь успокаивает – полагать, будто большой дракон утаскивает нас в небо и разрывает на кусочки или какая-нибудь гигантская паучиха вьет себе гнездо из наших останков. Если уж мироздание поставило нас на место, то пусть хотя бы примет какой-нибудь впечатляющий облик.

Рука доктора начала трястись. Я испугался, что он спустит курок нечаянно.

– Ничего… нет, – нерешительно сказал Уортроп, повторив мучительное «Nullit!» Пьера Леброка.

– Ничего?! – выкрикнул Кернс в шутовском изумлении. – Скажите это бедняге Сидорову или тому куску размолотой плоти, что с ним рядом. Скажите это злосчастным паршивцам из Гишуба, или матери, потерявшей ребенка, или ребенку, потерявшему мать! Скажите это царю и ему подобным, что одомашнили бы магнификум, лишь бы завоевать мир! Право слово, Пеллинор, ну что из вас за монстролог? Заразная болезнь, способная уничтожить весь человеческий род – и это, по-вашему, ничего?!

Рука Уортропа упала. Он опустился на землю, захваченный чудовищностью своего безрассудства. Темный прибой нахлынул на него и утянул в сокрушительные, кромешно-черные глубины. Кернс был прав. С самого начала приметы истины окружали доктора – от наполненных студнем мешков в животе мистера Кендалла до разорванных газами трупов в Гишубе, но он отвернулся от них. Он не заставил себя взглянуть в истинное лицо магнификума, и теперь кровь тех, кто принес свои жизни на алтарь его честолюбия, взывала к небесам об отмщении.

Я опустился рядом с ним на колени.

– Доктор Уортроп? Доктор Уортроп, сэр, мы не можем тут оставаться.

– Почему бы и нет? – вскрикнул он. – Им тут довольно неплохо, – он указал рукой на рассыпавшуюся вершину. Он поглядел на меня снизу вверх, и в глазах его я не увидел ничего, кроме пепла; холодный огонь погас. – Ты сам так сказал на Харрингтон Лейн. Я внутри такой же, как они. Я брат им, Уилл Генри. И я их не покину.

Его было не сдвинуть с места. Я молил, я улещал, я взывал к его разуму – единственному, за что он неизменно цеплялся, неважно, насколько сильно тянул его вниз темный прилив. Он не шевелился – или, лучше сказать, темная пружина у него в сердце не ослабляла хватки. Казалось, он меня не слышит, или, может быть, мои слова звучали для него как нечленораздельные разглагольствования, не более осмысленные, чем вскрики шимпанзе. Я огляделся в поисках Кернса, думая, что наше положение совсем отчаянное, если я готов обратиться к нему за помощью; но Кернс исчез в тумане. Осторожно, чтобы не спугнуть доктора, я высвободил пистолет из его трясущейся руки; я боялся, что он разрядит его и отстрелит себе ногу.

Вокруг нас успело сгуститься кружащееся белое облако. В каком угодно направлении я видел не дальше чем на несколько футов и ничего не слышал, кроме ветра, свистящего между сломанных зубов горы, и моего собственного неровного дыхания. Я встал, испуганный и сбитый с толку, медленно поворачиваясь вокруг себя; а голос у меня в голове отчаянно шептал: «Где Кернс? Куда он пошел?» – а палец поглаживал курок. Что это там, в тумане? Сталагмит – или очертания некогда человеческого дитя Тифея, призрачно вырисовывающегося из размытой белизны? Я наставил пистолет и окликнул Кернса по имени.

Нечто на волосок за гранью моего зрения рванулось ко мне, врезавшись в середину моей спины, и кубарем швырнуло к пустой чаше в центре разрушенного трона Тифея. Удар вышиб воздух у меня из легких – и пистолет доктора из моей руки. Я приземлился на спину и перекатился, оказавшись лицом к лицу со алчными, иссохшими останками, человечкообразным мешком яда, с кишками, полными звездной гнили, и пышным соцветием шипастых зубов, поблескивавших в бескровном свете задыхающегося солнца. Я попятился назад, когда чудовище бросилось вперед, мои крики ужаса и его крики ярости сражались с пронзительным скрежетом ветра по нестареющему камню. Я втиснул руку в карман куртки – за ножом Аваале. Холодная сталь раскроила мне ладонь, пока я нашаривал клинок. Рот чудовища широко распахнулся, когда оно почуяло мою кровь; я видел свое застывшее отражение в его черных, немигающих глазах.

Я отступал; оно наступало. Нож теперь лежал у меня в руке, и его деревянная рукоять была скользкой от моей крови. Я чувствовал, как рана кровоточит в такт бешено бьющемуся сердцу. Само время сотряслось и распалось на части, и мы соскользнули в ничто, дитя Тифея и я, легко и быстро скользя по грани, по обе стороны от которой лежала бездонная бездна, лежало Чудовище. Пасть монстра раскрылась так широко, что разошлись сухожилия, удерживавшие челюсть. Связки порвались с влажным лопающимся звуком, и вся нижняя половина его лица отвалилась и упала под шаркающие ногах. Оно потянулось ко мне, разминая пальцы, щелкая острыми желтыми ногтями. Я нанес отчаянный удар ножом в то, что оставалось от его лица; нож, скользкий от крови, вылетел у меня из руки; и затем тварь подмяла меня.

Я отреагировал, не думая. Больше двух лет я простоял рядом с монстрологом у секционного стола. Человеческая анатомия была мне знакома не хуже лица моего хозяина. Я точно знал, где находится двигатель человеческой жизни. Теперь я его видел: сердце, яростно колотившееся о тонкий покров разлагающейся кожи, и билось в такт моему собственному на головокружительном обрыве над бездной.

Я запустил кулак ему в торс со всей силой, с которой только мог, прямо под ребра, и продавил руку глубоко в центр твари, прокапываясь четырьмя вытянутыми пальцами вверх мимо печени и между трудящимися легкими, пока я не оказался по локоть в его кишках и не нащупал сердце.

И я раздавил его голой рукой, продрав пальцами насквозь. Тварь навалилась на меня всем весом. Мы вместе рухнули на колени, и черные глаза монстра сверлили мои, пока кровь хлестала из его раны. Всхлипнув от омерзения, я рывком высвободил руку и откатился прочь от чудовища. Гниющая рука хлопнула по земле раз, два и осталась лежать без движения.

Я истерически рыдал, шаря вокруг в поисках ножа, с правой рукой по локоть в собственной крови и левой – в его, думая: «Сделал, сделал, сделал, теперь ты это сделал. Ты отравился им; пуидресер, ты весь в нем измазался. Кончено, кончено, кончено».