Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каторжнику можно было не верить, но вот в чем особенность его показания: оно находит множество неожиданных подтверждений с той стороны, с которой их трудно было ожидать, а именно от доктора Маркарова и старшего полицмейстера Беллика, после которых нам остается только последовать примеру окружного суда и признать все то правдой, что говорил Муса. Оба они наивно и без того, чтобы совесть их мучила, участвовали с Лоладзе в предварительной обработке подсудимых и выпытывании от них сознания, не подозревая ничего в том дурного, думая, что делают доброе дело и способствуют правосудию.
Доктор Маркаров не сознается, что он мучил голодом Габисония, чтобы вымучить сознание, как то прямо удостоверяет Мурад-Али-оглы, но сознается, что он, доктор, не в видах лечения, а в видах наказания за непослушание посадил этого Лазаря, на котором, как видите, только кожа да кости, на полпорции, то есть все-таки морил голодом. Этот же доктор Маркаров открыл ту знаменитую царапину на груди, которая как рана уже не признана, но превращена в улику, вышла даже как улика в решении суда. Этот же доктор Маркаров помогал Лоладзе не выписывать, как сам говорит, из лазарета Мусу и Мурада и обязательно командировал своего солдата в кабак за вином, чтобы напоить, да напоить Габисония, и в пьяном виде заставить его сознаться. К довершению красивой картины прибавлю, что есть в деле вещественное доказательство, а именно письмо ищейки Церетели к доктору Маркарову: «Мой милостивый барин, который приказал написать относительно дела, как расскажет Габисония»… Это письмо обнаруживает, что, подобно Цинамзгварову, он счел совместимыми обязанности доктора с ролью добровольца-разыщика, несчастный человек, а не доктор! К чести русской медицины, я надеюсь, что мало найдется людей, которые решились бы на такое явное забвение обязанностей своего звания и искусства. Полковник Беллик, старший полицмейстер, одобрительно отзываясь, а также наивно рассказывая, как его субалтерн-агент Лоладзе выдает себя за ходатая по частным делам, за друга и помощника, подосланного к подсудимым их родственниками, – следовательно, совершая акт возмутительного обмана и измены, – сам производил нравственное давление на подсудимых, обещая им освобождение из одиночного заключения и помещение в общей камере, если они сознаются, то есть склонял тенденциозно к заранее по содержанию определенному показанию оказанием выгоды, вероятно, бывших в его власти, хотя по бумагам и по закону они числились тогда за судебным следователем. Превышение власти, обработка предварительная, соединенная с фальсификацией, свидетельских показаний, пытка, подстрекательство ко лжи, – все уголовные красоты, собранные в один букет, совмещаются в картине, которую имел перед собой окружной суд. Суд не остановился на богатой находке, никто не предан суду, не возбуждено преследования против Лоладзе, благоразумно не явившегося. Спасибо ему и за то, что он произвел известного рода ампутацию, выбросив за борт несколько, очевидно, фальшивых доказательств из тех, которые были подобраны самим обвинением, что он устранил все показания, имеющие предметом усиливать вину, устранил добытое сознание Габисония; все это понятно, это само собой следовало из обстоятельств судебного следствия, с этим согласен и прокурор, который не отрицает, что Лоладзе допустил некоторые действия, неправильные и не дозволенные законом. Но суд вместе с тем выкинул как недостоверные полупризнания и другого подсудимого – Мгеладзе, а следовательно, и третьего – Коридзе, так как, если он промолчал о Коридзе, то только потому, что Коридзе был жив и что всякое суждение о недостаточности его признания было бы преждевременно до явки Коридзе на суд и либо утверждения, либо отрицания следственных показаний. Суд заключил, что если Лоладзе вымучил показание у Габисония неудачно, то те же способы он должен был употреблять и в отношении Мгеладзе и Коридзе, то есть спаивание водкой, обещание выгод, принятие на себя не принадлежащего ему звания, одним словом, насилие и обман. Из сего суд заключил, что сознание, выманенное у Мгеладзе, а следовательно, и у Коридзе, вопреки закону, посредством ухищрений и обещаний выгод, драгоценных для содержащегося в одиночном заключении, не могло внушить ни малейшего доверия. Одним словом, суд поступил как тот, кому придется подавать на стол гнилое яблоко, с темно-бурым пятном: сначала он вырезает пятно, а потом подает белый остаток. Вот из-за этого гнилого пятна и завязался спор между прокуратурой и судом; это составляет главную тему апелляционного протеста. Товарищ прокурора употребляет следующий прием: поддельно сочиненное доказательство он называет нерегулярным, не совсем правильным и заключает: если неправильно отобранные при незаконном, например, обыске или выемке вещественные доказательства не пропадают, а все-таки употреблены для дела, то и иррегулярно добытые показания Мгеладзе и Коридзе не должны пропадать; им нельзя верить, когда они выгораживают себя, но им надо верить, когда они обвиняют других, например, Д. Чхотуа. Я полагаю, что такой взгляд весьма выгоден для обвинения, как средство захватить в расставленные тенета возможно большее число людей за один раз, и виноватых, которым не верят, и оговариваемых виноватыми, на которых эти последние сваливают свои грехи. Но, чтобы способ этот был законный, правильный и согласный с истиной, в том да позволено мне будет усомниться на основании нижеследующих соображений.
Понятия, правильно и неправильно, с одной стороны, и подложно или неподложно, с другой, принадлежат к совсем различным категориям мышления. Фальшивая бумажка нельзя сказать, что неправильна, потому что на ней не соблюдены все те знаки, которые неподдельны, а потому, что она фальшивая, то есть обманным образом фабрикуется частными лицами. Так точно и показания, сфабрикованные Лоладзе, не неправильны, а подложны; они могут служить вещественным доказательством, но только против него; по обвинению его по ст. ст. 237 и 942 Уложения, грозящим за подобные действия лишением прав состояния и ссылкой в каторжные работы. Я отвергаю и теорию товарища прокурора о вещественных доказательствах, будто бы вещественное доказательство непременно будет доказательством, где бы и как бы оно ни было добыто. Если бы