себя и для других. Хотя грузинка по матери, Н. Андреевская по складу ума, наклонностям, закалу характера в полном смысле русская женщина, в лучшем смысле слова, сама во все вникающая и решающаяся на дело самостоятельно. Свидетель Меликов привел, между прочим, на суде ее слова, сказанные. Анчабадзе: «Я русская женщина, люблю, чтобы все делалось прямо, оканчивайте ваши акты, потом я поеду и подпишу». Это была притом русская женщина новейшей формации, бойкая, веселая, резвая, смелая, с широким умственным горизонтом, не знающая пределов. Она любила Бокля, читала Дарвина и Геккеля; по словам Варвары Тумановой знала медицину. По словам студента Донаиани, знавшего ее с 1868 по 1870 год, занималась женским вопросом, мечтала о докторстве и о путешествиях, рассказывала живо, огненно, с увлечением, одевалась чрезвычайно просто, даже неряшливо, с мужчинами становилась тотчас на товарищескую ногу, была резка, отважна, по выражению Варвары Тумановой, говорила смеясь, что трусят одни бабы. При таких условиях понятно, что она подчинила себе всех окружающих, что она вполне подчинила себе мать. По словам Тумановой, мать все делала по воле Нины еще в бытность их в 1876 году в Кисловодске. При этих смелых полетах в область мышления, живом и трезвом рассудке, стремлению к реальному, при резкости и в манерах, – полное отсутствие, или, по крайней мере, полное подчинение чувственности, похоти и того, что называется плотским инстинктом.

Она другая Диана, она между женщинами другой Карл XII. О ней говорит Шарвашидзе: «Она была чужда всякого романтизма». О ней все говорят, что она никого, что называется, не любит; она смеялась, когда говорили о любви, это говорит Донаиани. Она говорила домашним, что никогда не выйдет замуж. При этом пугливом целомудрии, при этой стыдливости, мешающей ей обнажаться при сестре и матери, при этом крепком уме и закаленном характере, трудно было и выйти замуж, ей трудно было подыскать человека, которого превосходство она бы признала и потому к нему привязалась. Н. Андреевская выходила из ряда женщин, но и редкий мужчина был бы ей парой, его бы надо было со свечой поискать.

Деловитость Н. Андреевской проявилась и в разделе. Она дает для формы доверенность, но условия продиктованы ею лично и сделка совершена толково, расчетливо, с полным пониманием «своего интереса». После раздела Нина, со свойственной ей принципиальностью и со сметкой, стала приискивать себе управляющего, за отказом Д. Чхотуа, бывшего управляющим, что нисколько не возмутило добрых ее отношений к братьям Чхотуа. По познаниям и происхождению она не могла не относиться к Д. Чхотуа, как к человеку своего общества и, конечно, не могла разделять ретроградных предрассудков своей матери: «Какое же они нам общество, они служат на жалованьи?». Еще в бытность Шарвашидзе в Тифлисе, он предложил Андреевской переехать в свой дом, но они не переехали, боясь стеснить его. После отъезда Шарвашидзе, они вдруг воспользовались приглашением и переехали по инициативе Нины. Это утверждает прямо В. Туманова, это утверждает и мать, объясняя переезд так: Нине, которая любила все устраивать и укладывать, пришла мысль наклеить ярлычки на вещи в доме Шарвашидзе, ей принадлежащие. Положение в доме оказалось не очень удобное не потому, чтобы Д. Чхотуа не был предупредителен, но по недостатку подходящей прислуги. На всем свете прислуга такова, что родственники господ для них люди чужие, которым служат они нехотя, если не ублажат их подарками, а мать и дочь – женщины расчетливые. Какая притом прислуга из неуклюжих абхазцев или осетин могла быть годна для дам такого общества и воспитания, к каким принадлежали Андреевские? Какая горничная – Зураб Коридзе, двигающийся медленно, как автомат. Зураб Коридзе, который скажет флегматически «сейчас», а ждешь его потом минут десять или двадцать? Обе дамы от этой прислуги требовали весьма малого, сами выливали горшки, не обедали дома и, разумеется, имели в виду пробыть здесь наиболее короткое время, затем уехать; их пребывание имело характер случайности, думалось, уедут через день, через два. А задержали их случайно появившиеся одно за другим обстоятельства. Ездили в Каджоры в фаэтоне, в сопровождении Габисония. По показанию свидетелей Тохадзе и Хидакова, Нина ездила в лес Дрэ и обещала хизанам, что их судьба будет устроена; наконец, была известная покупка в Тифлисе места под дом, по предложению Сулханова, о чем писала Н. Андреевская в письме к Шарвашидзе. Об этой новой затее, задержавшей именно еще на некоторое время Нину, не мог знать Д. Чхотуа, ездивший с Андреем Николаевым 20 июля и возвратившийся 21 вечером из Дрэ. 21 он вернулся, а 23 должен был ехать в Кутаис, к Шарвашидзе, везти отцовскую шашку, починенную в Тифлисе.

У него в промежутке поездок только и было полтора дня, в течение которых, он узнал о предстоящей покупке земли. Он предполагал ехать в Гори. Он думал, что они уехали. Их обыкновенное времяпрепровождение было следующее: утро они проводили дома, в три часа пополудни отправлялись обедать в гостиницу, возвращались в семь часов вечера домой, пили чай, потом дамы запирались у себя и просиживали по городскому современному обычаю часов до двенадцати и до первого, между тем как прислуга спала мертвым сном уже в половине десятого или в десять часов и даже не светился огонек в коридоре. Так как даже за естественной нуждой дамы не выходили на двор, то устроение засады, без вызова их из комнаты, было немыслимо; вызов без мотива – тем паче. Подстроить нельзя было эту засаду так, чтобы попала в руки жертва, потому что ее прогулка ночью была такая случайность, на которую никто из домашних не мог рассчитывать.

День 22 июля прошел тем же порядком, но с некоторыми особенностями, которые только и могут быть удостоверены показаниями Варвары Андреевской, данными ею 23 и 28 июля. 22 был день рождения матери Варвары Андреевской. Дамы уехали туда в одиннадцать часов, видались с Тумановыми, причем Нина обещала, по словам Тумановой, подойти в десять часов к забору «Кружка». Заезжали к Бебиеву заказать лимонаду, обедали в три часа в гостинице «Кавказ», потом пробыли до семи часов у тетки, Орбелиани; к восьми часам, уже напившись чая, приехали и, застав Д. Чхотуа одного, так как Н. Чхотуа ездил кататься в Муштаид, отказались от предложенного Д. Чхотуа чая. Нина разделась, узнав от Д. Чхотуа, что он едет, написала письмо к Шарвашидзе, которое намеревалась передать утром; посидела некоторое время, а именно до восьми с четвертью часов с В. Андреевской. В восемь с половиной часов ушел Д. Чхотуа, но минут через десять явился Николай, посидел на террасе тоже минут десять, выпил чай, от которого отказались дамы, но который был заготовлен к обычной поре прислугой и подан Зурабом. Затем прошли еще полчаса, в течение которых Нина