— Слишком быстро, — простонал Мерсер. После второй четверти Право Голоса все еще вел скачку, все еще шел отлично, опережая остальных корпусов на двадцать.

— Безнадежно, — сказал Мерсер. — Выдохнется на последней прямой. Он еще никогда так не скакал.

— Разве вы не договорились с жокеем?

— Я только пожелал ему удачи. Он знает свою лошадь.

— Может быть, это путешествие так хорошо повлияло? — неосторожно заметил я.

— Приехать в такую даль… — произнес Мерсер, не обратив внимания на мои слова. — Что ж, скачки есть скачки.

— Он пока еще не выдохся, — сказал я. Право Голоса все еще был далеко впереди всех — дальнюю прямую он прошел куда быстрее, чем ехал в Скалистых горах наш Скаковой поезд. Он не знал, что скачет слишком быстро, он просто рвался вперед.

Наездники, ехавшие на Спарже, Лорентайдском Леднике и Красном Жаре, оставили все попытки догнать лидера до тех пор, пока, пройдя последний поворот, не развернутся по всей ширине дорожки, чтобы без помех устремиться к финишу.

Потом Лорентайдский Ледник, как и предсказывала миссис Бодлер, начал таять, Красный Жар резко ускорил ход, а Спаржа наконец начала решительно приближаться к Праву Голоса.

— Проиграет, — с отчаянием сказал Мерсер. Похоже было, что он прав.

Хотя точно сказать ничего было еще нельзя, но слишком уж хорошее время он показывал.

Но Право Голоса все несся и несся вперед. Спаржа финишировала прекрасно, но Право Голоса, как и предсказывала миссис Бодлер, оказался на полголовы впереди. Он пронесся мимо столба, поставив рекорд ипподрома, — самая лучшая лошадь из всех, какие когда-либо были у Мерсера, лакомая приманка, которая так и не досталась Филмеру.

Шеридан мирно покоился в вечности, и кто осмелился бы сказать, что Мерсер не прав и что его сын, последовав, как всегда, внезапному побуждению, не умер лишь ради того, чтобы отец мог без помех насладиться этой минутой?

Мерсер повернулся ко мне, не в силах говорить, переполненный бурными чувствами, которые невозможно выразить словами. Ему хотелось смеяться и в то же время плакать, как всякому лошаднику, когда становятся явью самые несбыточные его мечты. В глазах у него стояли слезы — как у любого на его месте, в каком бы конце земли это ни происходило, — слезы любви к быстрокрылому чистокровному коню, который только что великолепно выиграл замечательную скачку.

Через некоторое время голос вернулся к нему, а с ним — прежние чуткость и чувство юмора.

— Спасибо вам, — сказал он, взглянув на меня.