Франсуа ничего не рассказал Ливии о том, что случилось с их сыном. Он не находил нужных слов и не испытывал в этом необходимости. Ему нужна была эта тишина, чтобы разделить со своим мальчиком минуты, которые принадлежали только им двоим. Карло превратился в смысл его жизни еще и потому, что у Элизы больше не было времени заниматься им, поскольку Венсан был тяжело болен и требовал ее постоянного присутствия.

Он внимательно следил за тем, как раны его ребенка затягиваются одна за другой, и ощущал, как сам становится старше.

Маленький домик в глубине сада был снова закрыт на ключ, листы стекла перевезены в мастерскую вместе с кислотами и ножницами для резки свинца с опасными лезвиями. Он не мог смотреть на это место без содрогания. Кровь его сына там навсегда впиталась в пол. Вернувшись из больницы, он настоял на том, что сам наведет там порядок. Два часа стоя на коленях, он чистил и скоблил, выискивая и вытирая кровь с каждого кусочка разбитого витража, словно искупая вину за то, что не смог уберечь своего ребенка.

«Я не могу больше жить в этом доме», — сказал он однажды Элизе, когда они сидели в гостиной. При свете ламп хорошо была видна седина в ее волосах и мелкие тревожные морщинки вокруг губ и в уголках глаз. Она не стала возражать, спросив лишь, какие у него намерения. Он нашел квартиру в частном отеле XVII века, на одной из улочек холма Сен-Круа. «Там нет сада, но много света», — уточнил он, и она с облегчением вздохнула и улыбнулась. Он понял, что она боялась его отъезда из города, и догадался также, что она была готова даже к этому. Подобно ему и Карло, Элиза тоже стала взрослее.

Франсуа неторопливо перешел на другую сторону улицы. Ливия ждала его неподалеку. Он шел к своей жене, от которой уже ничего не ждал. Он не испытывал нетерпения, ему не хотелось скорее увидеть ее, ведь он носил в себе ее образ с момента их первой встречи. Он отпечатался в его памяти, на его коже, в его воспоминаниях и кошмарах. Франсуа любил ее с такой безграничной силой, что это ужасало его, но Ливия не сумела его понять.

Во время этого испытания и долгих размышлений, похожих на путь в одиночестве, Франсуа понял, что любовь не является чем-то обязательным, что нельзя, опутав оковами человека, требовать от него ответной пылкости, что сердечные чувства имеют бесконечное множество оттенков.

Он шел к своей жене спокойным шагом, с высоко поднятой головой, потому что больше не был пленником болезненной и эгоистичной любви, потому что он стал наконец свободным человеком.

Увидев его, лакей открыл раздвижные двери. К покрытому коврами вестибюлю примыкал широкий коридор, пересекавший здание насквозь, до выхода на улицу Сен-Оноре. Декоративная ткань и деревянная обшивка, украшавшая стены, отражались в зеркалах.

Он увидел ее сидящей в пустой части просторного холла под картиной, не очень вдохновенно изображавшей пасторальный пейзаж. На полке мраморного камина стоял огромный букет цветов. Она была одна. В это время дня постояльцы отеля, как правило, находились в своих номерах, готовясь к вечернему выходу. На низком столике стоял нетронутый стакан воды. Она сидела в кресле, обитом бархатом, выпрямив спину, расправив плечи, но вид у нее был потерянный. При виде ее он ощутил легкое волнение.

Грациозным движением она поднялась с кресла, легкая улыбка мелькнула на ее губах. Заметив, что ее пальцы судорожно вцепились в сумочку с отделкой из бисера, он понял, насколько она встревожена. Он чувствовал ее страх и не хотел быть его причиной.

— Добрый вечер, Ливия.

Поскольку она стояла не шевелясь, он наклонился и поцеловал ее в щеку, вдохнув ее аромат, снова ощутив бархат ее кожи. Ее непокорная прядь коснулась его лица.

— Я рад тебя видеть.

Франсуа улыбнулся ей с нежностью, которая была неподдельной. Он столько мечтал об этой женщине, что не мог оставаться спокойным в ее присутствии.

— Прости меня за опоздание. Как тебе известно, наш витраж монтировался буквально в последнюю минуту. Я даже боялся, что мы не будем готовы к сегодняшнему вечеру, но, к счастью, все в порядке. Бывают дни, когда все идет не так…

Он заметил, что говорит ненужные слова, и замолчал. Сев напротив нее, он поразился ее элегантности. В его воспоминаниях Ливия дулась как капризный ребенок, ее приступы гнева напоминали бурю, а молчание было загадочным. С непричесанными волосами, в плохо подобранной одежде, она не могла долго усидеть на месте. Одновременно шаловливая и скрытная, она постоянно сбивала его с толку.

Теперь перед ним сидела женщина с безукоризненными манерами. Она теребила свое обручальное кольцо, которое казалось слишком большим для ее безымянного пальца, и в ее взгляде отражалось сдерживаемое беспокойство.

— Я тоже рада тебя видеть, — тихо произнесла она, и интонации ее низкого голоса произвели на него эффект неожиданной ласки. — Я надеялась, что мы встретимся еще вчера.

— Мне очень жаль. Все эти непредвиденные обстоятельства… Тебе-то должно быть известно, насколько требовательной бывает работа!

Это был неприкрытый упрек, и его взгляд внезапно стал жестче. Она вздрогнула и вскинула подбородок знакомым ему движением.

— К сожалению, известно. Я не лгала тебе, Франсуа. Мне пришлось так долго пробыть вдалеке не по своей прихоти. Все было очень… сложно, — закончила она фразу, не сумев найти более подходящего слова. — Надеюсь, ты придешь посмотреть на фужеры мастерских Гранди. Они восхитительны, — произнесла она с блеском в глазах. — Мы очень гордимся ими. Мы восстановили состав cristallo, забытый на много веков…

— Разумеется, чиароскуро… Как не знать? Все только об этом и говорят, — сказал он, испытав укол зависти. — Говорят, пока ваш стенд завешен черной тканью, которую вы снимете только вечером. Тебе не кажется, что это чересчур театрально?

— Как можно упрекать венецианцев в театральности? — возразила она. — Похоже, у нас это в крови.

— А то, что было между нами, Ливия, тоже театр?

По ее телу пробежала дрожь, лицо застыло. Он ощутил злорадное удовлетворение. Почему ему вдруг захотелось причинить ей боль?

— Будь честна со мной хоть раз. С момента твоего отъезда у меня было много времени для раздумий. Я не считаю себя таким уж гордецом, но, признаюсь, ты преподала мне хороший урок послушания. Мне хотелось бы знать, значил ли я хоть что-то для тебя. На этот счет у меня большие сомнения. Ты была мне благодарна за то, что я дал тебе крышу над головой и признал твоего ребенка, но я не уверен, что при этом ты не считала меня слабаком, ведь я дал тебе все, что мог, а еще и полюбил тебя.

Из коридора донесся звук шагов, раздались приглушенные голоса, короткий взрыв смеха, которые, казалось, принадлежали другому миру.

— Жалость в любви ужасна, Ливия. Она унижает обоих. Мне потребовалось пережить твое отсутствие, чтобы понять, что это было, возможно, единственное чувство, которое ты испытывала ко мне.

Она смотрела на него, сцепив пальцы на коленях, выпрямив спину, далекая и недоступная. Он не знал, о чем она думала. Сердце его сжалось от гнева.