— У нее завтра день рождения, — эта информация никак не могла повредить ни ему, ни Лилечке.

— Ого! — женщина изобразила удивление. — И что ты ей подаришь? Только цветы?

— Да вот ничего другого не нашел.

— Кавалер ты, Лева, незавидный.

Сказано это было с сочувствием. Затем женщина принялась поочередно проверять содержимое своих карманов. На белый свет появились очки в суконном чехле, скомканный носовой платок, пакет стерильных бинтов, пистолет неизвестной Цыпфу модели, щербатая расческа и заколка для волос. Наконец, она обнаружила то, что искала, и с возгласом: «Лови!» — швырнула Левке.

На летящие предметы он всегда реагировал плохо, но на сей раз изловчился и перехватил подарок в воздухе. Это было что-то вроде старинного колье — много тусклых, дымчатых камней, нанизанных на золотую цепочку.

— Подари своей девочке, — сказала она. — Но обо мне, чур, ни слова. Ни ей, ни кому другому. Особенно псирам вашим, Смыкову и Зяблику.

— Хорошо, — согласился Лева, понимая, что положение его не так уж и безнадежно, как казалось вначале. — Мне, стало быть, идти можно?

— Если не спешишь, давай еще поболтаем.

— То-то и оно, что спешу, — заторопился Лева. — Меня всего на полчаса отпустили. Боюсь, сейчас тревогу поднимут.

— Ты еще придешь сюда? — прищуренные глаза женщины все еще застилал шальной туман бдолаха, но в голосе звучала такая мольба, что Цыпф даже вздрогнул.

— Не знаю… — замялся он.

— Ты должен прийти, — сейчас это была уже не мольба и не приказ, а окончательная констатация факта: «Ты должен прийти, иначе…»

— Когда? — устоять против такого напора было невозможно.

— Я буду здесь все время.

— Я постараюсь…

— Эх, Лева, Лева… Всегда ты был тюфяком… Пообещай мне.

— Обещаю, — сдался Цыпф.

— И постарайся обязательно вспомнить мое имя. Во всем свете его знаешь один только ты.

— Неужели вы не знаете собственного имени? — глупо удивился Цыпф.

— Сейчас меня зовут Цилла. В честь жены Ламеха, потомка Каина в пятом колене. Но когда-то, в другой жизни, у меня было совсем иное имя. Очень важно, чтобы ты вспомнил его… А теперь иди и не оборачивайся… Не забудь цветы…

Когда он вернулся в лагерь, лицо у Верки было такое белое, что по контрасту с ним волосы выглядели уже не чистым льном, а обычной паклей.

Ни слова не говоря, она заехала Цыпфу кулачком в ухо. Потом из ее уст раздались звуки, которым как нельзя лучше подходило определение «змеиное шипение».

— Тварь бессовестная! Жаба поганая! Где — же ты был? Я тут до полусмерти измаялась! Вторую смену стою, боюсь Смыкова будить! А если бы аггелы тебя припутали? Кто бы за это отвечал? Да чтобы я тебе еще хоть когда-нибудь поверила! На полчаса, гад, попросился, а сам неизвестно где два часа болтался! В Киркопию за это время можно сбегать! Ах ты…

— Простите, Вера Ивановна, увлекся, — стал оправдываться он (впрочем, без особого энтузиазма). — Больше не повторится.

— Это уж точно! Теперь если и уйдешь куда, так только через мой труп!

Впрочем, надолго Верки не хватило. Пошипев еще немного, она завалилась спать, возложив на Цыпфа обязанность самому разбудить Смыкова, дежурившего в третью смену.

У Левки же сна не было ни в одном глазу. Забросив подальше колье (мало ли какую заразу оно могло таить) и припрятав цветы, он принялся скрупулезно и беспристрастно анализировать все только что с ним случившееся.

О том, что женщины-аггелы куда как опаснее своих единоверцев-мужчин, он уже слышал. Объяснялось это тем, что если среди представителей сильного пола стадии «рогатого» достигал каждый второй-третий, то среди прекрасных дам — только каждая пятидесятая, то есть наиболее оголтелая. И вот одна из этих ведьм, прекрасно знавшая, кто находится перед ней, готовая к бою и хорошо вооруженная, почему-то отпустила своего смертельного врага живым да еще и несла при этом всякую околесицу.

Ни о каком романтическом чувстве тут, конечно, не могло быть и речи. Лева даже с большой натяжкой не мог сойти за предмет женских вожделений, да и эта Цилла, похоже, давно миновала стадию любовных увлечений.

Сам собой напрашивался вывод — Леве просто морочат голову, чтобы в дальнейшем склонить к предательству. Вот только способ для этого избран весьма экзотический. Намного проще было бы применить раскаленные клещи или опасную бритву (представив, как ему отрезают уши и вырывают язык, Лева содрогнулся).

Короче, все тонуло в тумане предположений и домыслов, а неоспоримым оставалось только одно: аггелы обложили ватагу со всех сторон и от последнего решительного броска их удерживает только страх перед неведомым оружием, однажды уже продемонстрировавшим свою фантастическую мощь. О том, что кирквудовская пушка может действовать только в пределах, ограниченных размерами небесного невода, рогатые, очевидно, не догадывались.

До подъема оставалось не так уж много времени, и Цыпф разбудил Смыкова, объяснив, что они с Веркой поменялись сменами. Смыков, по природе своей не склонный верить людям, сделал для себя какие-то собственные выводы, однако распространяться о них не стал, а отправился на осмотр прилегающей к лагерю территории.

Цыпф попытался уснуть, но женщина-аггел все не шла у него из головы. Это было прямо наваждение какое-то! Лева мог поклясться, что видел ее сегодня впервые в жизни, но всякий раз вспоминая скуластое, совсем не злое лицо, он испытывал неясное, щемящее чувство тревоги. Имя. Вот в чем загвоздка. Он должен знать ее имя. Все загадки разрешатся, когда он вспомнит его. Но разве можно вспомнить имя человека, с которым доныне не встречался? Вообще не встречался или не встречался только в этой жизни? Ведь она, кажется, намекала на какую-то другую жизнь. Однако у людей бывает только одна жизнь. Все остальное мистика. Бред. Чепуха.

Жизнь одна. И мир один. Вот его границы. До одной можно дотянуться сравнительно легко. Это стена — шершавая, холодная, сырая. Точно на такую же стену натолкнешься, если поползешь налево, но ползти надо довольно долго. Справа стены нет. Ну, возможно, она и есть, но добраться до нее мешают горы мелких, острых камней, больно ранящих колени и руки. Впереди — черная неизвестность, из которой иногда тянет противным сквозняком, вовсе не освежающим воздуха, наоборот, добавляющим вони. Двигаться в ту сторону опасно, но именно оттуда приходит доброе, теплое, родное существо, которое кормит и поит его, хотя и не так часто, как хотелось бы.

Еще в этом мире живут крысы. У них много своих забот, и они почти не досаждают соседу. Покусали его лишь однажды, когда, донельзя изголодавшись, он разорил крысиное гнездо, выдавшее себя писком беспомощного потомства.

Это была самая съедобная добыча из всего того, что ему довелось обнаружить самостоятельно. Все остальное было или отвратительно на вкус, или не утоляло голода. Вскоре он нашел и воду, капавшую из какой-то трубы. Сначала его выворачивало от запаха и привкуса нефти, но юный организм приспособился и к этому.