Впрочем, огороженный непроглядным забором дом, у которого остановилась коляска, был намного богаче всех остальных. Его окна закрывали красные шторы, по-видимому, заменявшие красный фонарь, — такового у входа не имелось. И двери им открыл массивный швейцар в нарядной ливрее.

— Танец будет здесь? — хмуро уточнила Даша. — Мы что, в публичном доме? И сколько здесь берут — два рубля? — Даша читала знаменитую «Яму». — Нет, — огляделась она, — тут, пожалуй, побольше.

Дом терпимости слишком походил на шикарный особняк. Просторный холл, в котором можно устраивать балы. Широкая лестница на второй этаж, балкончик для оркестра, две огромные хрустальные люстры, дорогие ковры и множество зеркал в золоченых рамах.

Но больше всего о дороговизне говорила не мебель и не экзотические растения в фарфоровых кадках с голубым восточным рисунком, а запах — никакой затхлости, сырости, немытого тела, тайных болезней — нежный аромат рододендронов, лимонника, мастики, восточных сладостей и редких афродизиаков.

Дашин нос зачесался — как всегда, когда она крепко задумывалась. Непреодолимое желание послать Шумана с его канканом а-ля натюрель, а заодно и Акнир, куда подальше и вернуться домой, в нормальный Киев ХХІ века, боролось в ней сейчас с любопытством.

— Я рада видеть вас у себя, моя милая! — на верхних ступенях лестницы нарисовалась невысокая женская фигура. — Благодарю вас, дорогой Альфред, — с проворством привидения, почти не касаясь ножками ступеней, дама слетела вниз. — Буду признательна, если вы дадите нам возможность поболтать с mademoiselle Коко наедине… Обещаю, что сама доставлю свою гостью обратно.

— Как вам будет угодно, — скупо поклонился хозяин цирка, по его белесому лицу было видно, что пребывание тут не доставляет ему особенной радости. — До вечера, — он исчез.

— Он что, только что сдал меня в дом терпимости? — куражливо уточнила Даша.

Дама рассмеялась. Ей было не меньше сорока, а может, и больше — но лицо ее обладало одним примечательным свойством, а именно — не обладало ни одной индивидуальной чертой. Нос ее был не слишком маленьким и не слишком большим, без особых примет, а все остальное сводилось к трем ярким штрихам: губы, нарисованные спелым кармином, прелестные кудряшки, скрывающие овал лица, глаза, поблескивающие серебром блесток. И во всем этом Даше увиделось что-то искусственное, похожее на отвлекающий маневр. Рот ее был, скорее всего, совсем иной формы, чем карминный рисунок, и в кудряшках виделся искусственный блеск, и глаза без грима произвели бы иное впечатление.

— Зовите меня мадам Манон. И помните, вы вольны уйти в любую минуту. Но, надеюсь, сделаете это не раньше, чем мы обсудим ваше выступление здесь.

На мадам было дорогое лиловое платье с серебристыми цветами, а у пояса болтались сразу три серебряных кошелька на тонких цепях.

— Здесь? — Даша окинула взором потолок, прикидывая, поместится ли тут ее шест. — Могу люстру задеть, — честно предупредила она. — А в остальном — не проблема. И еще я танцую в панталонах. Вот вроде все и обсудили… до вечера.

— Вы ведь не француженка? — дама перешла на французский. — Не так ли?

— Как вам сказать, — сказала Даша, быстро прочитав про себя «логус». — Я местная.

— Я не ошиблась в вас. Вы дама оригинального склада. Образованы. Необычны. И я хочу верить, что наше сотрудничество не ограничится одним выступлением. Скажите, вы намерены уехать из Киева с цирком Шумана?

— Нет.

— Вы собираетесь принять предложение цирка Никитиных?

— Давайте-ка все проясним, — Чуб оценила широту агентурной сети мадам. — Я люблю секс. Но я не шлюха. И к себе вы меня не заманите.

— Я не ошиблась в вас! — тряхнула головой мадам, и похожие на капли росы маленькие бриллиантовые сережки-капли завораживающе затанцевали на золотых нитях. — В вас нет никакой ложной морали. И этим вы отличаетесь от вашей младшей сестры. Предположу, что у вас разные отцы. Не так ли?

— Ага. И матери тоже.

— Я сразу увидела это! Она иная по крови. И подчиняется другим законам… не нашим, иным. Но законы для нее — не пустой звук. А вот для вас… — мадам сделала пренебрежительный жест. — Я права?

— Пожалуй, — однажды во время ее путешествий по Прошлому Даше уже довелось беседовать с бандершей кабаре «Лиловая мышь» и даже наниматься к ней на работу, но, в отличие от той, мазавшей мимо, все выводы мадам Манон попадали точно в цель. И Чуб стало даже интересно: — И чего вы так сильно стараетесь?

— Вы мне нравитесь.

— Я не с острова Лесбос.

— Я тоже. Но я могу дать вам то, чего у вас нет.

— Что же?

— Скоро узнаете, — мадам лукаво улыбнулась, приподнимая указательный пальчик. — А пока смею уверить вас, у меня бывает лишь самое высшее общество… и дом мой совершенно особого толка. В каждом заведении обещают исполнить все желания своих гостей, но лишь я исполняю мечты на самом деле! Сегодня, к примеру, у нас будет бал-маскарад в наполеоновском стиле, вечером — цирк, а третьего дня мы устроили здесь монастырь… Я не меняю своих девочек оттого, что они слишком наскучили постоянным клиентам, в том нет нужды — мои девочки меняются каждый вечер, надевая все новые и новые маски. В других домах девушкам шьют новое платье раз в год, у меня — ежедневно!

— А не слишком ли накладно?

— О нет, у меня на Печерске своя швейная мастерская. В одних комнатах девушки шьют превосходные вещи, в других принимают гостей…

— То есть делают двойную работу.

— Но оплата стоит труда. Ведь в глазах своих близких, родителей, братьев, сестер и даже мужей, они остаются порядочными женщинами, которые зарабатывают почтенным трудом белошвейки в известной мастерской. Многие женщины желают оставаться порядочными, и многие мужчины желают именно порядочных женщин, а я лишь осуществляю желания тех и других, как истинная добрая фея… Любое желание!

— Прямо-таки любое!

— К примеру, приходит ко мне купец, миллионщик, и говорит, что готов отдать половину своего состояния ради одной дамы…

— Фамилия купца часом не Рогожин? — фыркнула Даша.

— Я никогда не называю фамилии, — не уловила иронии мадам. Она явно не читала Достоевского. — Тем более, когда речь идет о настоящей высокородной даме, назовем ее великой княгиней, к которой, несмотря на все свои миллионы, несчастный купец не смеет даже приблизиться.

— А он и правда был готов за нее половину миллионов отдать? — заинтересовалась историей Чуб. — Или вы цифры не называете тоже?

— Вам назову. Сотню тысяч, и две, и три за одну ночь с великой княгиней!

— И вы уломали саму родственницу царя?

— Да.

— И она согласилась ради денег?

— Конечно же, нет… ради любви!

— Интересно, — Чуб села на обитый бордовым бархатом пуфик и приготовилась слушать.