Наглядным примером является вымышленная история, озаглавленная как «Часы в рисовом поле», в которой говорится, что президент выбросил в межу на рисовом поле часы стоимостью в сто миллионов вон, которые получил в качестве взятки. Казалось, что президента с помощью СМИ пытались подчинить давлению позорного клейма, так как судебный процесс шел не так, как было запланировано. И СМИ с удовольствием стали соучастниками этого преступления.

Больше всего боли причиняли средства массовой информации, которые называли себя прогрессивными. Их статьи особо не отличались от статей консервативных СМИ, однако их передовицы и первые полосы были настолько страшными, что походили на лезвия, которые глубоко пронзают человеческую плоть. Умирая, буддийский монах Попчон в своем завещании, указывая на то, что это окажет влияние на последующую жизнь, просил не публиковать даже те тексты, которые были красивы и хороши с точки зрения содержания. Но я не видел, чтобы люди, которые своими словами, будто острым оружием, наносили глубокие раны в сердце человека, задумывались над тем, что они пишут, не видел, чтобы они сдерживали себя в написании подобного. У нас же, напротив, не было ни средств, ни желающих реагировать. В Понха не было отдельного секретаря по связям со СМИ. И в этом безвыходном положении мне пришлось давать комментарии прессе. По дороге в адвокатскую контору, а иногда и по дороге в Понха я постоянно отвечал на звонки журналистов, которые готовили очередной репортаж. В то время большинство комментариев, которые появлялись в СМИ, я давал, пока был за рулем.

В тех случаях, когда я не успевал посмотреть отчеты по прокурорским брифингам или доклады в СМИ, большинство моих ответов на вопросы журналистов типа «Прокурор сказал на брифинге то-то и то-то, что Вы думаете по этому поводу?» или «В такой-то газете представлен такой-то доклад, что Вы думаете по этому поводу?» были импровизацией. Однако если вдруг я не мог ответить на звонок из-за других дел, то наша позиция просто не освещалась в газете. И в такой ситуации мы должны были быть благодарны, что нас хотя бы о чем-то спрашивали.

Я не из тех, кто быстро соображает и быстро говорит. К тому же настроения общества и СМИ создавали очень сложную ситуацию. Когда журналисты задавали мне вопросы, я должен был моментально просчитывать, как нужно представить ситуацию, чтобы мои слова были максимально убедительными для остальных и выгодными для нас. Я всегда отвечал, испытывая сильное беспокойство и опасения, но сейчас, смотря на то, как все вышло, я сожалею об этом.

В то время президенту было о чем беспокоиться: он раздумывал, стоит ли давать не только юридические, но и политические комментарии. Он рассматривал способ реагировать прямолинейно в случаях, когда требовалось указать на обман, и опираться только на истинные политические намерения. Сотрудники Управления по связям с общественностью тоже в целом поддерживали эту позицию. Из этих побуждений мы даже написали «Письмо президенту Ли Мёнбаку», хотя в итоге оно так и не было отправлено. В конечном счете президент все же остановился на исключительно юридическом реагировании, так как он посчитал, что общественность не будет прислушиваться, в связи с чем есть вероятность столкнуться с еще более жесткой критикой.

И президент, и мы давали комментарии относительно происходившего, проявляя недюжинное терпение и выдержку. Пройдя через все это и оглядываясь назад, я понимаю, что сожалею о многих своих комментариях, потому что не уверен, были ли они достаточно подходящими и своевременными. Не слишком ли осторожной была моя реакция? Смог ли я донести то, что президент действительно хотел сказать? Иногда я раскаиваюсь, что мы не смогли проявить действительно соответствующую реакцию, заявив им в лицо: «Это подлое политическое расследование, целью которого является бывший президент!» – и отказаться, например, от проведения расследования.

Конечно, неизвестно, если бы мы так поступили, было бы от этого лучше, придало бы это сил президенту, принесло бы ему облегчение. Во всяком случае, я никак не могу избавиться от мысли: «Если бы мы знали, что у него на душе, то должны были любыми способами предотвратить это, но…»

Утро 30 апреля 2009 года. Президент должен был присутствовать на допросе в Верховной прокуратуре в Сеуле. Это был день позора. В тот день в Понха собралось много народа, хоть президент и просил не приходить. Супруга Но Мухёна молча сдерживала слезы, президент был спокоен. Те, кто пришел поддержать его, сами начинали рыдать, не говоря уже о том, что утешить президента они были не в состоянии. Скорее, президент пытался разрядить обстановку и с напускной веселостью шутил, чтобы подбодрить гостей.

Президент вышел из дома. Его супруга долгое время упорно сдерживала себя, но, увидев уходящего президента, не смогла больше выносить этого, и слезы потекли по ее лицу. Президент вернулся и, обняв, успокоил ее.

Над автобусом, в котором ехал Но Мухён, кружил репортерский вертолет, а сзади следовали машины журналистов. Внутри автобуса повисла тяжелая тишина. Все были подавлены, и только президент оставался спокойным всю дорогу.

Мы приехали в прокуратуру. Начальник Главного следственного управления Ли Ингю встретил президента и предложил ему чашку чая. Вид у него был крайне надменным. Говорил он вежливо, но отношение было наглым и высокомерным. Начальник Первого отдела Главного следственного управления начал допрос. Президент отвечал спокойно, насколько это было возможно. Его сдержанность была удивительной. Наблюдая за допросом, я снова смог убедиться, что у прокуратуры не было никаких улик. Кроме, конечно, показаний директора Пак Ёнчха. Показания Но Мухёна и Пак Ёнчха не совпадали, но доказательств, что господин Пак сказал правду, у них не было. Не было даже записей телефонных разговоров, а это означало, что не было и факта звонка.

Самоконтроль президента еще больше удивил меня, когда после допроса мы столкнулись с директором Пак Ёнчха. Прежде всего, самая идея прокуратуры устроить очную ставку Но Мухёна и Пак Ён-чха была полна неуважения к бывшему президенту. Задача прокуратуры – найти объективные доказательства правдивости показаний одного из допрашиваемых, если сказанное ими в чем-то не совпадает. Но решение организовать очную ставку было верхом бестактности. В итоге очная ставка не была проведена из-за возражений адвокатов, но прокуратура подстроила случайную встречу, заставив Пак Ёнчха сначала долго ждать, а затем столкнуться с президентом. Но Мухён тепло приветствовал господина Пака и даже сказал слова утешения.

Вплоть до своей смерти президент ни разу не выразил неприязни или жалости по отношению к Пак Ёнчха. Он понимал, что тот тоже невольно оказался в трудной ситуации. Но Мухён считал, что когда Пак Ёнчха выйдет на свободу, то сможет рассказать правду. Но была и еще одна причина, по которой президент пытался войти в положение Пак Ёнчха.

Допросу подверглись даже дочери Пак Ёнчха – якобы из-за подозрения в нарушении Закона о контроле операций с валютой. Кроме того, было проведено расследование в отношении средств, полученных «Тхэгван Индастирис» в качестве финансирования оборудования. Безусловно, сложно терпеть происходящее, когда и семью, и бизнес вывернули наизнанку и выставили на всеобщее обозрение. Вот о чем я слышал.