Хозяин поднял тост за гостей: сказал, что обожает Англию и англичан и чрезвычайно горд, что уважаемые иностранцы решили пообедать в его скромном заведении. Опрокинув свой стаканчик узо, он удалился на кухню надзирать за процессом приготовления пищи.

— Говорят, что правительство приняло решение… — начал было Софокл.

— Я был бы очень обязан, Софокл, — мягко прервал я друга, — если сегодня вечером мы обойдемся без разговоров о политике. Давай лучше побеседуем о еде. Это гораздо приятнее и здоровее. Расскажи мне, что греки обычно едят…

И когда он описал примерное меню среднестатистической греческой семьи, я подумал, что это меню явно досталось грекам в наследство от турецких поработителей. Практически все греческие блюда имеют турецкое происхождение. Не исключено, конечно, что все обстоит как раз наоборот, и это турки — среди всего прочего — позаимствовали у Византии ее кухню. Практически все названия греческих блюд — турецкие с добавлением греческих окончаний. Так, пилав (то есть плов) превратился в пилави, долма — в долмадес. Почти все национальные греческие десерты представляют собой хорошо известные турецкие сладости.

Вскоре появился хозяин, он нес блюдо с ломтиками красной дыни.

— Где выращивают это чудо? — поинтересовался я.

— В Лариссе, столице Фессалии.

Мне припомнились высокие холмы Фессалии, со всех сторон обступавшие гору Олимп — такими они виделись с борта корабля. А Ларисса — это город, который на протяжении веков чеканил собственные серебряные монеты с очаровательной головкой нимфы Аретузы работы художника Кимона.

— Самые лучшие красные дыни выращивают в Лариссе, — продолжал хозяин, — зато с Аргосом никто не может сравниться по части желтых дынь.

К дыне он выставил кувшин местной рецины, смоляного вина.

— Прошу принять в знак уважения, — произнес с поклоном хозяин. — Это вино с моего собственного виноградника.

Смоляное вино — рецината или просто рецина — представляет собой дешевое столовое вино, которое пользуется большой популярностью в Греции. Я слышал, что иностранцы не жалуют его, находя во вкусе рецины следы терпентина (или скипидара). Тому есть объяснение: молодое вино выдерживается в емкостях, которые — во избежание контакта с воздухом — заливали сосновой смолой. Эта технология используется с античных времен — вот уже на протяжении 2700 лет. Трудно придумать более древний обычай в жизни современной Греции. Доказательством тому жезл, который мы наблюдаем в руках у Диониса на тысячах барельефов и амфор — тот самый тирс, жезл Вакха, увенчанный сосновой шишкой.

— Доброго здоровья.

Мы дружно чокнулись и выпили. Греки очень ценят рецину и искренне радуются, если иностранцу удается выпить стаканчик, не поморщившись.

Покончив с фессалийской дыней, мы перешли к более серьезному блюду — лангусту под винным соусом. Мне сообщили, что этот моллюск лишь сегодня был выловлен в Оропе, неподалеку от Эвбеи. Затем нам подали телятину с салатом из помидоров и огурцов.

Трапеза наша затянулась. Пока мы с Софоклом, уже изрядно отяжелевшие, вели тихую беседу над остатками роскошного ужина, входная дверь распахнулась и в таверну вошел тощий, мертвенно-бледный человек, которому явно не мешало бы побриться. Устремив на нас горящий взор, он сделал несколько неверных шагов. Затем остановился и, простерши руку, начал что-то нараспев декламировать.

— Кто это? — шепотом спросил я.

— Бродячий поэт, — так же тихо пояснил Софокл, — он ходит из таверны в таверну.

— Но я ни слова не понимаю. О чем он говорит?

— Эту поэму он посвятил политической ситуации в стране. Очень тонкая вещь, между прочим. Она восхваляет противников с обеих сторон, так что никто не сможет обидеться на автора.

— В таком случае он, наверное, не грек?

— Тут ты как раз ошибаешься, — возразил Софокл. — Судя по акценту, это коренной афинянин.

Тем временем поэт закончил декламацию и попросил у меня сигарету. Прикурив, он, очевидно, испытал очередной прилив вдохновения, потому что с ходу прочитал еще одно стихотворение, в котором жизнь сравнивалась с дымом от сигареты. В своем выступлении он обращался непосредственно к сигарете, выдувая при этом клубы дыма. В конце же чтец швырнул окурок на каменные плиты и решительно растоптал его, что, наверное, должно было символизировать трагический финал бытия.

По завершении импровизированного концерта поэт подошел к нашему столику и с удовольствием выпил стакан вина. Тем временем таверна заполнялась обычными посетителями. Рабочие и ремесленники — каждый со своей вечерней газетой под мышкой — усаживались на привычные места, заказывали бутылочку вина и немедленно углублялись в политические споры.

Когда вино было допито, Софокл широким жестом пригласил всех посетителей за наш столик, на котором красовался огромный кувшин рецины. Приглашение было с благодарностью принято. И каждый из вновь прибывших считал своим долгом выпить за здоровье «иностранца из Соединенных Штатов Америки». Забавно, но греки, как и итальянцы, не ощущают разницы между американцами и англичанами. Когда я внес необходимую поправку, наши гости поднялись и провозгласили отдельный тост за Англию. Америка, объявили они, «очень милая» страна, но Англия — о, это Англия!

Последовала целая серия тостов, и в результате обычная застольная беседа переросла в яростную политическую дискуссию. Будучи слабо осведомлен в тонкостях текущей политической ситуации в стране, я искренне обрадовался, когда один из наших сотрапезников поднял бокал за здоровье «Вайрона».

Как, должно быть, порадовался бы Байрон, доведись ему увидеть эту теплую компанию, знойным греческим вечером пьющую за здоровье «освободителя современной Греции».

— Вай-рон! — громогласно скандировали они, поднимая в воздух стаканы.

Я, к сожалению, не мог вспомнить ни единого современного грека, чье имя пользовалось бы единодушным одобрением. Поэтому предпочел ретироваться под сень безопасного филэллинизма.

— За Перикла! — провозгласил я.

— Что он такое сказал? — переспросили за соседним столиком.

Получив необходимые объяснения, все с удовольствием осушили стаканы.

Дверь снова распахнулась, и в таверну вошли трое музыкантов, которые запели высокими пронзительными голосами.

— Пожалуй, пора ретироваться, — решил Софокл, — иначе мы застрянем здесь на всю ночь.

— Неужели все греки такие дружелюбные? — спросил я. — И у всех такая страсть к застольным беседам? Если так, то вам известен рецепт счастливой жизни.

— То, о чем ты говоришь, — проклятие моей страны, — возразил Софокл. — Мы все знаем и считаем, что могли бы жизнь устроить куда приятнее, чем тем те, кто у власти. Любой из нас считает, что если бы ему доверили управлять страной, то он справился бы гораздо лучше нынешних правителей. Каждый грек в своих фантазиях управляет Грецией.