Гислен Тесмар делилась своими мыслями: «Рудольф прекрасно мог бы любить и женщин, если бы они не создавали ему столько проблем. Он воспринимал сексуальную жизнь как еду, как простую гигиену жизни…»{759}. Виолетта Верди подтверждает эту метафору, приводя слова датского танцовщика Петера Мартинса: «У Рудольфа было правилом после спектакля: один стейк, один парень»{760}. Той же Виолетте Верди Нуреев признавался: «С женщиной сексуальные отношения занимают очень много времени… С мужиками, по крайней мере, это гораздо быстрее»{761}.

Нуреев умел очаровывать молодых мужчин. Один фотограф вспоминал, как он поднимался в лифте Гранд‑опера со своим знакомым, очень красивым парнем. «На одном из этажей двери лифта открылись, на площадке стоял Нуреев; он посмотрел моему другу прямо в глаза, взял его за руку и вывел из кабины… Я нашел своего друга через час, он был очень доволен».

Другим способом классического соблазнения было пригласить молодого танцовщика в свою артистическую уборную до или после спектакля. Ни один не мог отказаться, особенно если Нуреев был постановщиком спектакля и от него зависело распределение ролей.

Представьте картину: парень стучит, входит и видит Нуреева практически голым — только махровое полотенце на чреслах. Одно движение — и полотенце падает на пол. Иногда это искушало, но чаще такая методика обращала избранника в бегство. Тем, кто предпочитал девушек, Рудольф говорил, что надо попробовать всё и он готов подождать, пока парень решится.

Нуреев был свободен и изобретателен в своих любовных играх, но и осторожен, когда дело касалось чужих глаз. Однажды он встретил в Амстердаме аккомпаниатора Элизабет Купер и попросил ее захватить в Париж его чемодан с балетной обувью, «потому что мне не хочется тащить все это с собой в Нью‑Йорк». Пианистка согласилась помочь. «На таможне меня остановили и попросили открыть чемодан. Он был полон надувных кукол, эротических игрушек и каких‑то штук из перьев! Оказывается, Рудольф обошел все секс‑шопы Амстердама! Я приехала в Париж, он позвонил мне в четыре утра и сказал: „Ну, я надеюсь, вы нашли что‑нибудь для себя подходящего размера“ В этом он весь. Юморист и фантазер, но также и очень скрытный. Он просто не захотел сам тащить все это через границу!»{762}.

В 1960–1970‑е годы было очень непросто вести свободную гомосексуальную жизнь. Даже на Западе гомосексуализм еще являлся правонарушением, преследуемым по закону. В июне 1969 года американские копы устроили знатную потасовку в гей‑баре. Клиенты защищались, бросаясь кирпичами, заведение было закрыто, и в память об этом событии в следующем году прошел первый в истории Америки гей‑парад. В Великобритании за отмену санкций в отношении гомосексуалистов проголосовали только в 1967 году, в Западной Германии — в 1969‑м, в Австрии — в 1971 году.

Нуреев, хотя и был гражданином мира, чаще всего жил во Франции. «Гомосексуальные правонарушения» в нашей стране были амнистированы только в июне 1981 года. И только в июле 1982 года французский парламент официально отменил судебное преследование за гомосексуализм.

В 1961 году очень небольшое число артистов открыто признавались в своей гомосексуальности, а Нуреев соблюдал обет молчания всю жизнь. Почему? «Быть гомосексуалистом для Рудольфа было столь очевидным, что об этом не было необходимости говорить», — комментировал Патрис Барт, балетмейстер Парижской оперы{763}. Но были и иные причины. Согласно мнению критика Клива Барнса, «Рудольф мечтал стать актером, а Голливуд никогда не нанял бы артиста, открыто заявляющего о своем гомосексуализме»{764}.

«Вы не говорить, вы делать», — часто повторял на репетициях Нуреев своим артистам. Эта же формула подходила и к его интимной жизни. Нуреев экономил на словах. Но если бы он заговорил, то мог бы присоединиться к высказыванию французского писателя Жана Луи Бори: «Я не разоблачаю в себе гомосексуалиста, потому что мне за это не стыдно. Я не провозглашаю себя гомосексуалистом, потому что я этим не горжусь. Я просто гомосексуалист, и в этом нет необходимости признаваться»{765}.

И тем не менее Нуреев не скрывал свою гомосексуальность. Геи, присутствующие на его спектаклях, узнавали «своего» безошибочно. Соблюдал он и определенный «дресс‑код», принятый в этой среде: длинные кожаные пальто — черные, белые или красные, меховые шубы, обтягивающие брюки, высокие сапоги на каблуках… Это была очевидная экстравагантность для мира танца и красноречивая — для гомосексуального мира.

В молодости Нуреев отвечал стереотипам красоты, пропагандируемым порножурналами для геев (а он был большой их поклонник): строен, силен, мускулист, эпилированный торс, что является общепринятым у танцовщиков… Джекки Фуджерей, бывший главный редактор журнала «Gai Pied», отмечала: «Нуреев обладал пластикой и эротизмом, к которым стремится любой гомосексуалист. Его современность была в том, что он открыто демонстрировал свое тело в ту эпоху, когда мужское тело показывать было не принято. Для гомосексуалистов он был иконой, как Брижжит Бардо была иконой для гетеросексуалов»{766}.

«Для молодых гомосексуалистов той эпохи, — подтверждает Дидье Лестрад, будущий основатель Act Up Paris[32], — Нуреев создавал совершенно новый образ мужчины‑гея. Он был абсолютно мужественным, в то время как гомосексуалисты, скорее, женственными. Нуреев не несет свой гомосексуализм как крест. Для нас он был посвященным»{767}.

Нуреев наслаждался сексом, как он наслаждался танцем: без меры, страстно, со вкусом, отбрасывая все табу и всяческую предосторожность. Как и в танце, ему надо было все испытать — с удивительной даже для того времени свободой.

Гомосексуалист Нуреев вел «двойную жизнь». Он мог тайно испытывать к кому‑то нежные чувства и встречаться с другими мужчинами у всех на виду. Он одновременно практиковал то, что Ги Хоккенгем, журналист и писатель, борец за права сексуальных меньшинств, описывал как «белый гомосексуализм» — то есть умеренный и банальный, и «черный гомосексуализм» — то есть гомосексуализм подозрительного мира, мира «плохих парней»{768}. Так или иначе, после спектакля Нурееву часто доводилось уходить в ночь одному, и он шел в ночные заведения, где собиралась определенная публика.

Какое‑то время его путь пролегал через публичные парки. Попробуйте вообразить, что представляла собою свобода городского парка для юного гомосексуалиста, прибывшего из Советского Союза! Там он мог встречаться с мужчинами всех возрастов, всех рас, всех социальных слоев. Там можно было осуществить самые дерзкие сексуальные фантазии, избегая при этом необходимости говорить друг с другом. Там можно было повстречать не только геев, но и гетеросексуалов из числа знаменитостей, а еще чаще — классических жиголо. В Париже Нуреев любил прогуливаться в Сен‑Жермен‑де‑Пре, самом знаменитом месте встреч гомосексуалистов в шестидесятые годы. Также он заглядывал в сквер у собора Парижской Богоматери, известный своей ночной жизнью, и я уж не говорю о парке Тюильри{769}, который был расположен как раз напротив его дома. В Тюильри ему достаточно было выбрать мужчину по своему вкусу, перейти через Сену, провести с ним один вечер, а назавтра забыть его. Точно так же он поступал и в Нью‑Йорке, где его квартира выходила окнами на Центральный парк.