Истинные друзья Нуреева проявляли беспокойство. Так, английский танцовщик Энтон Долин сказал прессе в 1968 году: «Я предупреждал Руди, что, если он не будет соблюдать осторожность, однажды его найдут мертвым в аллее Сохо, с башкой, проломленной гаечным ключом какого‑нибудь водителя грузовика»{770}. В парижских уличных писсуарах, щедро описанных Марселем Прустом и Жаном Жене, Нуреев тем более рисковал, поскольку многочисленные уличные хулиганы могли напасть на «педерастов»{771}. Под видом хулигана мог действовать и агент КГБ. Но Рудольфу, похоже, было наплевать. Его привлекала подобная игра с огнем, ведь она помогала испытать еще более острое наслаждение.

Однако по мнению Дидье Лестрада, риск нарваться на неприятности в садах и парках Парижа в 1960–1970‑е годы был невелик. «Сейчас мы уже почти не вспоминаем об этом, но тогда существовало настоящее братство, и в парках царила дружеская атмосфера. Это была абсолютная свобода в гуще преследующего нас общества. В настоящее время в этих местах гораздо более жестокие нравы…»{772}.

Нуреев мог прихватить с собой на ночную охоту и кого‑нибудь из своих коллег. В 1968 году он пригласил Ролана Пети прогуляться на миланский вокзал — место, известное своими свободными нравами. Пети писал впоследствии: «Я никогда не видел такого красочного, экзотического и устрашающего ночного столпотворения! Это был какой‑то кошмарный карнавал: везде вымазанные косметикой и белой пудрой даже не лица — маски. Рудольф смеялся, видя мое простодушное изумление, и я не хотел его в этом разубеждать — я действительно был изумлен»{773}.

Любитель полутьмы, Нуреев был завсегдатаем и наиболее эмблематических мест гомосексуального освобождения семидесятых — восьмидесятых годов: мужских саун. Впервые подобные заведения появились в Нью‑Йорке и Сан‑Франциско. В сауны приходили с определенной целью: для выбора и обмена партнерами. Там можно было под расслабляющий массаж посмотреть порнофильм, соблазнить своего соседа по кабинке или уединиться с ним на небольшом ложе, устроенном в укромном уголке. В таких местах поклонники однополой любви чувствовали себя раскованно, раскованно настолько, что философ Мишель Фуко, часто посещавший комплекс «Mineshaft» в Нью‑Йорке, говорил о «лаборатории сексуального экспериментирования». В «задних комнатах» можно было найти помещения, полностью погруженные в темноту, маленькие бассейны или даже так называемые «glory holes», простые отверстия в стене, через которые просовывался половой член, а незнакомый партнер пристраивался с другой стороны{774}.

В Нью‑Йорке, шедшем в авангарде официальных услуг для геев, самыми знаменитыми местами, несомненно, были «Mineshaft», закрывавший свои двери к одиннадцати часам утра, и «Anvil», работавший круглосуточно. В первое время Нуреев приходил в «Anvil» с писателем Труменом Капоте и сестрой Джекки Кеннеди Ли Рэдзвилл. Затем, когда профиль заведения был окончательно изменен, он стал наведываться туда один — сначала смотрел мужской стриптиз, а потом шел в «задние комнаты». Ему не надо было опасаться, что слухи просочатся за пределы клуба. Там собирались только свои, и все были заинтересованы в том, чтобы соблюдать молчание. «Когда ты так знаменит, как Нуреев, посещение подобных закрытых мест давало возможность побыть самим собой вдали от театрального общества, — полагал Дидье Лестрад. — Рудольф мог повстречать в клубе обычных людей, провести с ними время в относительном комфорте и быть в контакте с настоящей жизнью. Нам льстило, что звезда такого масштаба приходит сюда. А он был уверен, что его принимают здесь со всей доброжелательностью»{775}.

В декабре 1968 года в Париже появилось новое место, куда зачастил танцовщик: ночной клуб «Sept», расположенный на улице Сент‑Анн, в двух шагах от Оперы. Улица Сент‑Анн хорошо известна гомосексуалистам всего мира. На ней сосредоточены маленькие отели, бары и клубы знакомств. Но в доме № 7 (sept с французского так и переводится — семь) возникло заведение совсем другого рода. В клубе можно было поужинать, потанцевать с мужчинами, но также встретить и женщин, так как хозяин клуба не препятствовал смешению полов. На верхнем этаже находился небольшой элитный ресторан, откуда можно было спуститься на танцпол и заняться соблазнением. Но главное — можно было не опасаться, что в самый неподходящий момент нагрянет полиция. Нуреев стал большим поклонником этого места, тем более что до Оперы действительно было рукой подать.

Спустя десять лет «Sept» был преобразован в «Palace» — еще более роскошное заведение. По воскресеньям там проходили вечеринки «Gay Tea dance», которые охотно посещал Нуреев. «Заслуга хозяина „Palace“ была в изобретении нового рода: гомосексуальность в гетеросексуальном месте, — писал Фредерик Мартель. — Но повсюду ощущался определенный гомосексуальный нарциссизм, символически представленный длинным коридором при входе с его игрой витрин и зеркал»{776}. Нуреев мог повстречать в «Palace» Луи Арагона и Ив Сен‑Лорана, Тьерри Мюглера и Джека Ланга, Ролана Бартеса и Аманду Лир, Мишеля Фуко и Грейс Джонс, Мика Джаггера и Лорин Бэколл, Палому Пикассо и Карла Лагерфельда. Последний однажды устроил в «Palace» венецианский бал, на который Рудольф пришел в облике члена Академии, а Дус Франсуа — в костюме Пьеро, точной копии сценического костюма Нуреева из балета «Лунный Пьеро». Вообще, в «Palace» можно было прийти шикарно одетым или, наоборот, чуть ли не в рубище, при галстуке или в сетчатых чулках, по которым определяли парижских проституток, — этот улей принимал всех, но при условии, что сор не будет вынесен из избы. И разумеется, быть членом клуба стоило немалых денег. (Кстати, в декабре 1978 года Нуреев заслужил право на ужин в свою честь.)

В Нью‑Йорке Рудольф, очевидно, часто посещал «Studio 54», еще более пафосное местечко, чем «Palace». Цена на вход была высокой, VIP‑гости тусовались отдельно от прочей публики, но праздники там устраивались грандиозные. К радости Рудольфа, он обнаружил в помещении клуба танцевальную студию, в которой разминался у перекладины по воскресеньям.

Нурееву не составляло труда обольстить кого‑нибудь, но иногда «объект обольщения» был недостижим. Именно таким оказался случай Шарля Жюда. Жюд был женат, у него были две дочери, и он никогда не отвечал на домогательства Рудольфа. «Для Нуреева это было постоянным вызовом: дойти с Шарлем до конца», — считала Элизабет Купер{777}. Без всякого сексуально подтекста в отношениях двух звезд было нечто возвышенное. Они взаимно восхищались друг другом в артистическом плане и поддерживали друг друга чисто по‑человечески. Шарль Жюд был верен Нурееву до самого последнего дня, и в итоге он оказался одним из немногих, кто никогда не разочаровал Рудольфа.