какого-то затерявшегося в белом просторе окопчика, которого Вальтер даже не приметил, машина остановилась. Голунов соскочил и залез в щель, откуда через минуту выкарабкались три солдата, чтобы уступить место у огня под плащ-палаткой Осипу Петровичу и Вальтеру Брентену. У самого входа в окопчик сидел на корточках молоденький солдат, на мгновение поднявший на них воспаленные от недосыпания глаза. Он непрерывно и однотонно спрашивал в микрофон:

— Баку?.. Баку?.. Баку?..

Командир полка майор Сулин, сибиряк, был извещен об их приезде и о возложенном на них задании. Большого успеха он не ждал, но считал, что испробовать надо все.

Радиоаппаратура была перенесена на передний край, вызваны автоматчики в маскировочных халатах. Ротному командиру по телефону сообщили о предстоящем выступлении Вальтера.

Вальтер никак не мог определить возраст полкового командира. Что он — молодой человек или уже пожилой? Трудно сказать это на фронте, где даже юноши порою не кажутся юными. Он был высок, худощав, в его движениях чувствовалась сдержанная сила.

Вальтеру уступили лучшее местечко у огня, он даже вытянул ноги. Майору Сулину пришлось свои убрать в сторону, чтобы Осип Петрович и Голунов тоже могли подсесть к огню. В самом дальнем углу землянки спал офицер; из его широко открытого рта вырывался громкий храп.

Вальтер взглянул на серое скуластое лицо солдатика, повторявшего с равномерностью механизма:

— Баку?.. Баку?..

Майор Сулин подкинул поленьев в замиравший огонь костра. Он рассказывал — и слова его были так же медлительны, как и движения:

— Сегодня чуть свет фашисты пошли в атаку, примерно около трех рот, при поддержке пятнадцати танков. Видно, хотели отрезать дорогу на Калач, нашу связь между южным и северным краем котла. Но на них обрушились огнем сзади и спереди, со всех сторон: ни один из наших солдат не оставил своего места. Василий, — майор указал на спящего офицера, — свалил из своего пистолета трех фрицев. Один из них — надо было вам его видеть — бежал и ревел, как загнанное животное! Стрелял во все стороны и ни на минуту не переставал орать, пока не попался Василию под дуло.

— Чего же ради он кричал: чтобы нагнать страху на наших или сам ополоумел от страха? — спросил Голунов.

— Скорее всего хотел ревом заглушить собственный страх смерти. Теперь он лежит на снегу и больше не ревет. Много их лежит на снегу. Но…

— Что? Алло! Нет, не расслышал… — Телефонист широко раскрыл усталые глаза. Сонная одурь мигом соскочила с него. — Нет, не понимаю!

Майор Сулин и все остальные взглянули на телефониста, слушавшего с напряженным вниманием.

— Да, слышу!.. Да, да!.. Ташкент?.. Ташкент?.. Верно! Да!

Телефонист обратился к майору:

— Все в порядке, товарищ майор!

И тот продолжал:

— Ну, вот. Так и пошло. Пять атак за день, а один раз они докатились до самого штаба. Чертовски упорный противник, этот фриц.

Степной ветер проносился над их головами. Было трудно поддерживать небольшой огонь, а дров было мало.

— Разрешите? — В землянку, тяжело ступая огромными валенками, вошел солдат.

— Ну, что? — спросил майор Сулин.

Солдат доложил:

— Передатчики на переднем крае, репродукторы — метрах в ста от первого немецкого дота.

— Хорошо, товарищ.

Вьюга выла, бушевала, вздымала белые облака снега и гнала их перед собой. Все тяжело шагали по рыхлому снегу; колючий ветер обжигал затылок. Возглавляли маленькую колонну шесть автоматчиков в белых маскировочных халатах, похожие на привидения.

Бешеные порывы ветра захватывали дыхание. Хотя на Вальтере было плотное теплое белье и меховой полушубок, холод пробирал до костей. Пылавшее лицо болело, точно его резали острыми ножами. Но он втянул голову в плечи и невозмутимо шагал вслед за остальными. Черт побери! То, что другие выносят изо дня в день, из ночи в ночь, может некоторое время вытерпеть и он.

— Осторожно! — крикнул майор Сулин. Но Вальтер уже споткнулся и упал. Осип Петрович помог ему встать.

— Что это? — Впрочем, он и сам знал, обо что споткнулся. Он почти приник лицом к лицу мертвеца.

Вдруг в небе вспыхнуло яркое красное пламя.

— Ложись!

Все бросились в снег.

Ни один звук не нарушал тишины. Лишь ветер выл с неослабевающей яростью.

«Боже мой, может быть, я здесь один лежу, зарывшись носом в снег!» Вальтер поднял голову, поискал глазами своих спутников. В ту же минуту раздался короткий сильный удар и один за другим — несколько взрывов. Вальтер прижался лицом к снегу и почувствовал, как горят у него щеки.

Опять наступила тишина. Осип Петрович поднялся.

— Это их «ванюша», — сказал он.

Вслед за ним вскочили и автоматчики.

Двинулись дальше…

Все, что Вальтер хотел сказать своим землякам, он подробно записал. Но исписанные листки так и остались в кармане. Под впечатлением пережитого за последние часы пришли совсем другие слова. Он говорил о бесчисленном множестве мертвецов, рассеянных по степи, говорил о солдате, который от страха ревел, как зверь, а теперь умолк навеки, говорил о семьях немецких солдат на далекой родине и о будущей Германии без фашизма и тирании, о той Германии, во имя которой стоит жить.

Слова, произносимые дрожащими от волнения губами, казались Вальтеру пустыми и бессильными. Если бы он мог видеть своих соотечественников, смотреть им в глаза! Но нет, он бросал слова в пустоту зимней ночи и даже не знает, слышат ли его.

За все время, пока Вальтер говорил, не раздалось ни одного выстрела.

Но как только он кончил, поднялись снопы трассирующих пуль; пули с шипением падали в снег.

На обратном пути в штаб майор Сулин передал Вальтеру Брентену немецкий воинский билет и еще какие-то документы.

— Вальтер Карлович, в своем обращении к фрицам вы упомянули о том крикуне. Вот его документы.

Вальтер раскрыл воинский билет, и вся кровь отхлынула у него от лица, дыхание перехватило…

— Нет! — крикнул он.

— Да, да, это его бумаги, — заверил майор.

— Почему вы пришли в такой ужас? — спросил Осип Петрович.

Вальтер с трудом произнес:

— Это… гамбуржец.

— Ну и что же? — Осип Петрович рассмеялся. — Среди гамбуржцев тоже попадаются дураки.

— Да, вы правы. Товарищ майор, могу ли я оставить у себя эти документы? Я отдам их в политотдел армии.

— Что ж, пусть так.

Вальтер Брентен положил в карман документы — единственное, что осталось от его кузена Эдмонда Хардекопфа.

III

В тесном помещении политотдела армии не прекращалась деловая суета. Одни уходили, другие приходили. Отсюда уносили листовки, сюда приносили найденные документы, письма, дневники, газеты, журналы. Проводились беседы с инструкторами политотделов, составлялись тексты для радиопередач на переднем крае, принимались донесения из подразделений. Тут же диктовали на машинку протоколы допросов пленных, писали листовки, приказы,