Но мне было настолько не до нее, что даже Моника это почувствовала и прикрикнула на нее:

— Дженни! Оставь Кысю в покое!..

Именно в эту секунду позвонил Гельмут. Трубку взяла Моника.

— Все в порядке! — УСЛЫШАЛ я бодрый голос Гельмута. — Мы завели «мерседес» и выезжаем к вам. Я только доброшу герра Мозера до стоянки, где он оставил свою машину. А что делаете вы?

— Мы с Таней приготовили стол и идем с папой и Фолькмаром в гараж заниматься ракетами.

— Превосходно! — сказал Гельмут. — Еду.

Неожиданно для самого себя я вдруг почувствовал, что мне срочно необходимо остаться одному! Тогда я смогу сосредоточиться как следует и УВИДЕТЬ ВСЕ, ЧТО БУДЕТ ПРОИСХОДИТЬ В ДОМЕ ХАРТМАННОВ И В «МЕРСЕДЕСЕ»...

Я рванул вниз, в большую неотапливаемую комнату при подвале, где на стеллажах хранились сотни бутылок самых различных вин, водок, виски, джинов и стояли десятки пластмассовых ящиков с минеральной водой и соками всех сортов...

Слава Богу, Дженни даже не успела понять, куда это я смылился!

Влетев в эту комнату, я непроизвольно, не отдавая себе отчета в собственных действиях, почему-то нырнул под нижнюю полку винного стеллажа, быстренько улегся на живот, спрятал голову между передними лапами и закрыл глаза...

... И УВИДЕЛ ГЕЛЬМУТА ХАРТМАННА ВМЕСТЕ С ФРАНЦЕМ МОЗЕРОМ, СИДЯЩИХ В СЕРЕБРИСТОМ «МЕРСЕДЕСЕ» НА ПУСТЫННОЙ И РАСЧИЩЕННОЙ АВТОМОБИЛЬНОЙ СТОЯНКЕ ОКОЛО УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА...

Я ничего не слышал... Ощущение было таким, будто я смотрю большой телевизор, а звук выключен. Только видел...

... КАК ГЕЛЬМУТ ВЫНУЛ НЕБОЛЬШОЙ ПУЛЬТ ИЗ ВНУТРЕННЕГО КАРМАНА ПАЛЬТО.

ПОЛА ПАЛЬТО ОТКИНУЛАСЬ, И Я ЗАМЕТИЛ, ЧТО ГЕЛЬМУТ БЫЛ ТОЖЕ В СМОКИНГЕ И ТАКОЙ ЖЕ «БАБОЧКЕ», КАК У МЕНЯ, ФРИДРИХА И ФОЛЬК-МАРА...

Ах, как жаль, что я ничего не слышу!.. Как мне было бы важно сейчас узнать, что говорил Франц Мозер Гельмуту Хартманну! Я заметил, что чем сильнее я зажмуриваю глаза, чем плотнее прикрываю голову лапами, тем отчетливее ВИЖУ НА РАССТОЯНИИ!

Вот, например, сейчас мне очень хорошо ВИДНО, как...

... ГЕЛЬМУТ, С ИСКАЖЕННЫМ ОТ СТРАХА ЛИЦОМ, НИКАК НЕ РЕШАЕТСЯ НАЖАТЬ КНОПКУ НА ПУЛЬТЕ... И ТОГДА ФРАНЦ НАЧИНАЕТ ЕГО СПОКОЙНО УГОВАРИВАТЬ, ЯВНО ВСЕ ПОВЫШАЯ И ПОВЫШАЯ ГОЛОС...

Я не слышу, я ВИЖУ, как он повышает голос! Я вижу ужас на лице у Хартманна и понимаю, что он не пожалел нас в последний момент — он просто перетрусил и сейчас отказывается нажать кнопку. И тогда...

... ФРАНЦ МОЗЕР ВЫТАЩИЛ ИЗ-ЗА ПАЗУХИ ПИСТОЛЕТ И СУНУЛ ЕГО ПОД ПОДБОРОДОК ГЕЛЬМУТУ ХАРТМАННУ.

ПО ЛИЦУ ХАРТМАННА ПОТЕКЛИ СЛЕЗЫ, И ОН В ПАНИЧЕСКОМ УЖАСЕ СУДОРОЖНО ЗАКИВАЛ ГОЛОВОЙ...

Потом... Ну точно в кино, я УВИДЕЛ...

... ТОЛЬКО ТРЯСУЩИЕСЯ РУКИ ГЕЛЬМУТА. ОДНА ДЕРЖАЛА НА ЛАДОНИ НЕБОЛЬШОЙ РУССКИЙ ПУЛЬТИК, А ВТОРАЯ РУКА ГЕЛЬМУТА ДРОЖАЩИМ УКАЗАТЕЛЬНЫМ ПАЛЬЦЕМ НАЖАЛА МАЛЕНЬКУЮ КРАСНУЮ КНОПКУ...

Но взрыв... Взрыв чудовищной силы — я УСЛЫШАЛ!!! Я услышал, как задребезжали все стекла в окнах нашего дома, и УВИДЕЛ...

... АВТОМОБИЛЬНУЮ СТОЯНКУ УЧЕБНОГО ПОЛЯ ДЛЯ ГОЛЬФА. ОНА ВСЯ БЫЛА ОСВЕЩЕНА ГИГАНТСКИМ ФАКЕЛОМ ВЗРЫВАЮЩЕГОСЯ И ГОРЯЩЕГО «МЕРСЕДЕСА»!..

В ЖЕЛТО-БАГРОВОЕ ВЕЧЕРНЕЕ НЕБО ЛЕТЕЛИ, ОХВАЧЕННЫЕ ПЛАМЕНЕМ, КУСКИ «МЕРСЕДЕСА» И ТОГО, ЧТО ЕЩЕ ВСЕГО ЛИШЬ ОДНУ СЕКУНДУ ТОМУ НАЗАД БЫЛО ДВУМЯ ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ...

ОЧЕНЬ ПЛОХИМИ ЛЮДЬМИ, НО ЖИВЫМИ. А ТЕПЕРЬ...

А теперь звук будто бы стал сам по себе восстанавливаться, — я услышал вой полицейских сирен и отдаленный грохот рушащихся и пылающих обломков бывшего серебристого «мерседеса» с кусками бывших очень плохих Людей на расчищенную от снега автомобильную стоянку учебного поля для игры в гольф...

* * *

В Петербург я лечу один.

Да, да... Я лечу один в Петербург.

Фридрих не может оставить Монику, свою единственную дочь, в таком состоянии, в котором она пребывает все последние дни.

Хотя и не очень счастливо складывалась их жизнь с Гельмутом, но десять лет совместной жизни бок о бок — это десять лет, и за такой короткий срок, как десять дней, зачеркнуть эти десять лет нет никакой возможности!..

Тем более что от Моники и по сей день тщательно скрывается истинная причина взрыва.

Сейчас Моника переехала к отцу, и, на маленьком семейно-дружеском совете, куда были приглашены только самые близкие — Фолькмар фон Дейн, Таня и я, было решено вернуть «Хипо-банку» дом Хартманнов и тем самым погасить долги покойного Гельмута.

А Моника с Дженни пока поживут у Фридриха, а там будет видно.

Теперь подробности, от которых так оберегали Монику.

Криминальная полиция Баварии вместе с какими-то русскими сыщиками докопалась и в Петербурге, и в Германии до настоящего положения дел с тем самым кокаином, на котором я въехал в Германию.

Комиссар полиции Гюнтер Шмеллинг летал даже на пару дней в Петербург, а сюда, тоже на два дня, прилетал из Петербурга один русский милиционер — специалист по транспортировке наркотиков. Это я узнал от Рэкса.

Узнал, что Гельмут Хартманн и Франц Мозер — оба были завязаны на это «кокаиновое дело», но со взрывом «мерседеса» и последующей гибелью главных «фигурантов» (полицейская лексика Рэкса) полиция культивировала две версии: первая — Гельмут и Франц допустили ошибку и несогласованность в обоюдных действиях и совершенно случайно взорвали сами себя. Вторая — их двоих взорвала неустановленная Личность, имеющая непосредственное отношение к делу о «Русском кокаине». Полиции неизвестна эта Личность, и версия находится в специальной разработке.

Однако один из служащих криминальной полиции Баварии свято убежден в том, что обе первые версии не стоят и выеденного яйца, а существует совершенно определенный и всем известный Субъект, который организовал взрыв и убил Гельмута Хартманна и Франца Мозера — во-первых, в пределах «необходимой самообороны», а во-вторых, исполнил акт справедливого отмщения в обход законодательства Федеративной Республики Германии.

Но так как доказать Личность Субъекта, совершившего двойное убийство на территории Баварии, практически невозможно, ибо ни один здравомыслящий юрист никогда не поверит в возможность совершения преступления именно этим Субъектом, то спорить с двумя первыми официальными версиями полиции — смысла не имеет.

Естественно, что этим Служащим криминальной полиции был Рэкс, а подозреваемым им Субъектом — Я!

Но как ни умолял он меня сознаться в этом только ему, — Рэксу, как ни клялся, что из него и под пыткой не вытянут ни слова, я помалкивал, делал вид, что удивлен, обижен, оскорблен, наконец, но даже и не собирался ни в чем признаваться.

* * *

Только один Человек знал все до мельчайших подробностей — по дням, по часам, по минутам. Это был Фридрих фон Тифенбах. От него я не стал ничего скрывать. Я рассказал ему, что даже ВИДЕЛ, КАК ЭТО произошло. И признался, что у меня ни на секунду не дрогнула лапа!