Ей хотелось прокричать: «Если бы могла, я бы спасла тебя!»

– Заткнись ты! – рявкнула она вместо того, и эти слова дались ей большой кровью. – Молчи и будь готов.

Что бы это ни значило, врытые в землю, они не могли ни бежать, ни драться. Так ждут прилива те, кого привязали к причальным сваям. Ургулы утрамбовали вокруг них землю, расступились и снова взобрались на каменную стенку, оставив на дне расщелины только Гвенну с солдатом. Солнце скрылось за холмами на западе, и, хотя в небе еще горел закат, больше света давали огромные костры – их перебегающие блики то высвечивали осколки костей, то укрывали их тенью. Ургулы поднимались на ноги, потрясали оружием и что-то выкрикивали на своем невразумительном мелодичном наречии. Весь их проклятый род собрался полюбоваться на ее мучения; склоны были усеяны людьми, как поле – зерном. Гвенна пожалела, что не понимает их языка, – и тут же решила, что жалеть не о чем: небось все про кровь, смерть, рок… Пустой шум.

Какофония делалась все громче, пока Длинный Кулак не оборвал нестройное бесовское пение коротким взмахом палок. Гвалт разом смолк, словно срезанный острым ножом. В тысячах жадных глаз плясали отблески костров.

Вождь обратился к ургулам с краткой речью. Гвенна уловила несколько раз имя Квины и, кажется, узнала слова «бой» и «смерть». Она изогнулась в пояснице, испытывая оставшуюся свободу движений и гадая, с какой стороны ждать атаки. Воинов? Или натравят собак? Откуда ей было знать.

– А теперь, – обратился к ним Длинный Кулак, – вы будете сражаться. Один победит. Другой умрет.

Он медленно, непринужденно улыбнулся.

Гвенна вылупила глаза – сперва на ургула, потом на второго пленника, обливавшегося потом и смятого паникой. Значит, собак не будет.

Две палки стукнулись о землю перед ними.

– Мечи, – величественно указал на них ургул.

Но это были не мечи, вообще не оружие: слишком тупые и слишком легкие для смертельного удара. Конечно, если не жалеть времени, и такой палкой можно забить человека: лупить раз за разом, целя в горло, в глаза, но это долго и грязно. Именно то, чего добивались ургулы, сообразила Гвенна. Они не на бой смотреть собрались. Это не испытание храбрости или военного искусства, это жертвоприношение. Все здесь – скованные землей ноги, хлипкие прутики – продумано, чтобы затянуть борьбу, продлить мучение.

Жертвоприношение Мешкенту.

– Нет. – Гвенна, скрестив руки на груди, взглянула прямо в глаза ургульскому вождю. – Я в вашем кровавом дерьме пачкаться не стану.

Длинный Кулак улыбнулся:

– Станешь. Другим аннурцам… – он махнул себе за плечо, обозначив сотни невидимых пленников, – я вырежу их трепещущие сердца, но ты боец. Ты будешь драться.

Легионер дрожал, хватал ртом воздух, словно невидимая рука бешено раздувала мехи его легких. Он, может статься, и не видел ни боя, ни крови, пока всадники не налетели на его крепостицу.

– Ты, помнится, не хотел войны? – с вызовом спросила Гвенна.

Длинный Кулак только улыбнулся.

Толпа теряла терпение. Несколько парней, едва ли старше Гвенны, свесились с обрыва и с воплями грозили пленникам копьями. Другие, кажется, осмелились поторопить самого вождя – хотя Гвенна могла и ошибиться. Шум накатывал волнами, как разбивающийся о скалы осенний прибой. Гвенна поймала на миг взгляд Анник в надеже найти в нем поддержку и ободрение, но лицо снайперши словно высекли из камня.

Первый удар пришелся Гвенне повыше уха и отозвался красной вспышкой боли. Она развернулась, решив, что вниз спрыгнул кто-то из ургулов, но на нее уставился молодой легионер, до белизны в костяшках зажавший в руках обе палки.

– Прости! – выкрикнул он.

Он заблевал себе рубаху на груди, на земле перед ним темнело пятно рвоты. Слезы раскаяния или ужаса блестели на щеках.

– Извини, – снова всхлипнул он, с безумной яростью осыпая ее ударами.

Гвенна опомнилась не сразу – еще два удара: один – над глазом, другой – вскользь по плечу. Боль была острой, но не глубокой – она тысячу раз терпела такую, защемив палец между якорем и планширом, срывая отбитый ноготь на ноге или парируя удар плечом. Ей и самой пришлось бы потрудиться, чтобы быстро убить таким оружием, а перепуганный солдатик лупил наугад, ослепнув от ужаса. Она вскинула руки, отбила два удара подряд, примерилась к третьему и, перехватив палку в воздухе, вывернула из его пальцев и завладела оружием.

Парнишка замер, тупо уставившись на свою ладонь. Потом поднял глаза на Гвенну и жалобно, беспомощно застонал, а потом еще сильнее замахал оставшейся палкой. Гвенне теперь ничего не стоило отбивать его атаку. Она отвела нацеленный в грудь удар, пригнулась и пропустила широкий замах над головой, откинулась назад, сколько позволяла земля, вынудив мальчишку потянуться следом, – и вторая палка тоже оказалась у нее. Так просто, хоть плачь.

Ургулы визжали чайками – пронзительные тонкие вопли сверлили ей уши и мозг. Костры взметнулись выше прежнего; тот, что впереди, опалял ей лицо, тот, что сзади, обжигал спину. Безоружный солдат умоляюще вскинул руки.

– Прости! – выкрикнул он. – Я не хотел. Прости. Прости! Ты же кеттрал, а я простой легионер. Ты, Кент побери, кеттрал! Пожалуйста…

Гвенна на миг задержала удар. Она машинально приняла стойку верхней элендрийской защиты – что за нелепый жест! Этот торчащий из земли балбес слыхом не слыхал про элендрийскую защиту. Он – простой аннурский солдат, захваченный в плен на службе империи, в попытке выполнить свой долг. Он знал ургулов разве что по страшным солдатским байкам в столовой и казармах. Никто его к такому не готовил.

Гвенна подняла взгляд на блестящие от пота светлокожие лица своих мучителей, на бесчисленные голубые блестки глаз. Костры освещали тела живых наравне с костями мертвых: одни фигуры погружали в тень, другие жутко подсвечивали. В ушах у нее билась кровь, лицо горело. Не вырваться, не спастись…

Гвенна коротко выругалась.

– Нет! – Солдат, прочитав решение в ее глазах, медленно качнул головой.

Гвенна скрипнула зубами и хлестнула справа и сверху. Обманный удар заставил солдата раскрыться, и тогда она ударила по-настоящему. Ургулы хотели страданий, муки от тысячи болезненных ударов, пищи для своего мерзкого бога.

Ну что ж… Она ткнула концом палки в глаз солдату и вгоняла ее все глубже, проворачивала свое оружие, пока мальчишка, судорожно дернувшись, не завалился вперед. Мертвый. Хватит с этих гадов и смерти.

Выдергивая палку, Гвенна ощутила саднящую боль в горле. От крика, поняла она, не слыша себя за громом ургульских голосов. Она всхлипывала, но жар костра сушил слезы на глазах.

Каден вывалился из кента мокрым, задыхаясь: легкие огромными глотками втягивали свежий воздух, руки и ноги налились свинцом и висели, словно омертвелые. Рассудком завладела одна мысль: из ледяной текучей тьмы он перенесся в теплый и яркий, как солнце, день, и Каден на несколько вздохов дал себе волю – просто лежал на мягкой траве в объятиях ваниате и упивался сладостью морского бриза. Он слышал, как в нескольких шагах от него рвало Тристе, – ее тело одновременно силилось избавиться от соленой воды и втянуть в себя воздух. Киль дышал спокойнее и размереннее, и очень скоро Каден услышал, как кшештрим встает.