Мильям была уверена, что они улетят вместе. И больше не будут — ни он, ни она — проявлять ни малейшего интереса к судьбе великого Гау-Граза.

— Прости, что я не прилетела раньше, — сказала Юста. — Как только твоя дочь заговорила со мной… Я боялась, что все это сплошная провокация: они ведь за столько лет не потеряли надежды его разыскать, и они наверняка следили за мной. Я имею в виду… как бы тебе объяснить…

— Сам? — бросила она.

Цвета глаз уже не различишь. Только яркие, изумленные искры в полумраке.

— Откуда ты знаешь?!

— Я была там, у вас, — просто пояснила Мильям. — Разговаривала с ним. Он просил сделать так, чтоб вы встретились.

— Вот оно что.

Негромко, сквозь зубы. Мальчишеская фигурка в комбе рывком поднялась с кошмы, отошла к оконнице, прижалась к створке лбом; розово-серый догорающий свет коснулся стриженого затылка. Обернулась, шагнула назад и шипяще ругнулась, наступив на черепок разбитого кувшина. Издала тихий смешок; похожий на проклятие:

— Теперь ясно.

Юста зашагала туда-сюда по жилищу, уже не обращая внимания на черепки и сор под ногами. Заговорила чуть слышным шелестом мысли, для одного лишь удобства заключенной в слова. Разумеется, на глобальем языке. Но Мильям понимала почти все, а остальное не так уж трудно было восполнить.

— Значит, он мог давным-давно прислать сюда своих людей. И я могла бы прилететь сразу, еще на Винсовой капсуле… черт. Хотел, чтобы мы встретились; замечательно. Мы встретились. И что теперь? Чем, интересно, по его мнению, я должна заняться — до послезавтра?

Мильям вскинула глаза:

— До послезавтра?

— Да. — Юста усмехнулась, перешла на северное наречие. — Сам дает нам фору. И уверен, конечно, что мы используем ее именно так, как он задумал. Вернее, уже я одна; из нашей встречи вышло мало толку. Кстати, ты-то где с ним познакомилась?

— Что? — Мильям на секунду выпустила нить ее слов, зацепившись за одно: послезавтра, послезавтра… не сейчас. Не через час или два. Не через несколько мгновений.

— Фора — значит преимущество, запас по времени.

— Я знаю.

И накатило, нахлынуло наваждением, похожим на ненастоящие волны и закаты в стенах глобальих домов, слепящим и холодным, далеким, далеким, далеким… Фора — значит запас по времени… Человек по имени Пленник весело объясняет непонятное слово испуганной женщине с младенцем на руках: тогда, в самом начале цепочки их совместной неправильной судьбы.

Теперь в ее жизни осталось не так уж много непонятных слов. Теперь, наоборот, все чересчур явственно и прозрачно, будто стенки капсулы, на которой чужая девочка увезла его из их общей жизни. Навсегда; в этом не было сомнений. Когда-то — неужели совсем недавно? — она, Мильям, беспорядочно металась в догадках и противоречиях; но с тех пор она слишком много успела прожить, увидеть, пропустить через себя. В глобальем мире нет места недоговоренности. Она привыкла знать точно.

И вот единственное недостающее звено в тонкой серебряной цепи восполнено: послезавтра. Да, так намного легче. Знать. Даже если ничего нельзя сделать.

— Мильям, — негромко окликнула Юста.

Она уже сидела рядом, на кошме. Темная фигура, безликая, как полустертые недолюди в глобальих мониторах.

— Как вы жили… с Робом? Расскажи.

Мильям усмехнулась. И каким, интересно, она представляет себе ответ? Односложным — или длинно-подробным, как раз на всю оставшуюся фору?

Кажется, Юста поняла неуместную объемность своего вопроса. Задала другой:

— У вас были… есть еще дети, кроме Юстаб?

— Сын. Валар.

Прикусила губу. Валар не его сын; он имеет к Пленнику не большее отношение, чем трое старших братьев, оставшихся по ту сторону цепи, доплетенной почти до конца. Не было у них детей. Он не хотел. Он хотел только изменить судьбу великого Гау-Граза… чего и добился. Послезавтра.

— Валар… — раздумчиво повторила Юста. — Надо же. Он на границе?

— Да.

— Пусть Юстаб его вернет. Сегодня же.

В негромком голосе из темноты Мильям почудилась угроза. Вскинулась навстречу:

— Зачем?

— Ты поймешь, — прошелестела Юста. — Потом. Ты не сказала мне, как познакомилась с Самим. И как вообще очутилась в Глобальном социуме? Это Роб тебя послал?.. Как передатчицу?

— Он хотел договориться, — глухо сказала Мильям. — Он просил… Но тогда я не знала всего. Если б знала, не стала бы помогать ему.

— А Сам тебе рассказал, правда?

— Да.

Юста завозилась в полумраке, подтянула колени почти к подбородку, набросила на плечо край кошмы.

— Холодно… Я все пытаюсь понять, чего же он хотел от нас с Робом. Знаешь, я ведь все последнее время была уверена, что веду свою игру. Что вот-вот — и у меня получится… Раскрыть тайну Гауграза. Победить страхи Глобального социума. Как-то сбалансировать, примирить, свести воедино… может быть, даже положить конец войне. И в конце концов спасти своего брата. А оказалось…

— Ты его и спасла, — без выражения сказала Мильям. — Разве нет?

Юста усмехнулась:

— Во-первых, это еще вопрос. Во-вторых, я все время делала то, чего от меня ждали, что, согласись, обидно. А главное…

Она замолчала. Из-за крыши дома напротив, пересекая черту ночи, выглянула луна. Все предметы обрели белесые лунные блики и полупрозрачные тени; в сочетании с разгромом, учиненным Юстаб, жилище стало потусторонним, жутким, словно Чертог Врага. Лицо Юсты сделалось светло-серым, как небо перед рассветом. Мильям не сдержалась:

— Что главное?

— Ты ведь его больше не любишь, — тихо выговорила чужая женщина. — Не любишь, правда?

Мильям не ответила.

— А Юстаб просто не знает, что он натворил. Да? Если б узнала, тоже… то есть нет, она бы его вообще возненавидела. Вот до чего он дошел со своим болезненным пониманием категории свободы. Бестолковая жизнь… лучше не скажешь.

— Что?

Снова непонятные слова, каких Мильям уже не рассчитывала услышать. И странная интонация: так повторяют чужие фразы, на ходу извлекая их из дальнего угла памяти. Юста рывком встала, заметалась на крохотном пятачке у самой кошмы, словно привязанная к изгороди лошадь. Заговорила все быстрее, громче, горячее:

— И никакого Гауграза — во всяком случае, для Роба, — теперь уже точно нет и никогда не будет. Свобода… Ты вообще знаешь, что такое свобода, Мильям? Не в легендах, не сотни лет назад и не великого Гауграза — а здесь, сейчас, твоя, личная?! Я надеюсь, что нет. Гаугразским женщинам данная категория незнакома по определению. Собственно говоря, только на это я до сих пор и надеюсь…

Остановилась. И коротким падением вновь оказалась в той же позе: колени у подбородка, руки замком на лодыжках, облитых тканью глобальего комба.