— И у «КВХ» есть представительство в Ванкувере.

— Большое представительство. Третье по величине после Базеля и Сиэтла. Так что они могли держать меня под наблюдением. В этом и заключалась их цель. Держать меня на мушке и контролировать. Я подписала глупый контракт и с головой ушла в работу. В прошлом году я завершила исследования. Вывод получился отрицательный. Я сочла необходимым сообщить моим пациентам свое мнение о потенциально опасных побочных эффектах «Дипраксы». Я — врач, и забота о больных моя священная обязанность. Я также пришла к выводу, что медицинская общественность должна знать о полученных мною результатах, и отправила статью в известный журнал. Но такие журналы не любят публиковать негативные новости. Я это знала. Знала и то, что журнал обратится к трем знаменитым ученым с просьбой прокомментировать мою статью. А вот журнал не знал, что знаменитые ученые подписали выгодные контракты с отделением «КВХ» в Сиэтле по созданию на основе новейших достижений биотехнологии препаратов для лечения других болезней. Они незамедлительно сообщили о моей статье в Сиэтл. Оттуда информация поступила в Базель и Ванкувер.

Лара протягивает ему сложенный белый листок. Он разворачивает его, а по спине бегут мурашки. Он уже знает, что ему предстоит прочитать:

«КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ШЛЮХА. НЕ ТЯНИСЬ ВОНЮЧИМИ РУКАМИ К НАШЕМУ УНИВЕРСИТЕТУ. ВОЗВРАЩАЙСЯ В БОЛЬШЕВИСТСКИЙ СВИНАРНИК. ПЕРЕСТАНЬ ПОРТИТЬ ЖИЗНЬ ПОРЯДОЧНЫМ ЛЮДЯМ СВОИМИ ПРОДАЖНЫМИ ТЕОРИЯМИ».

Большие буквы, распечатанные на принтере. Правильное построение фраз. Ни единой грамматической ошибки. «Мы это уже проходили», — думает Джастин.

— По соглашению с «КВХ» университет Доуса получал долю прибыли с мировых продаж «Дипраксы», — продолжает она, небрежно выхватив из его рук письмо. — Сотрудники, верные руководству больницы, получают привилегированные акции. Остальные — такие вот письма. Верность больнице котируется выше верности пациентам. А превыше всего — верность «КВХ».

— Этот пасквиль написала Холлидей, — говорит Эми, вплывая в кабинет с подносом: она принесла кофе и печенье. — Холлидей — главная лесбиянка медицинской мафии Доуса. В больнице у всех есть выбор: целовать ей задницу или умереть. Все и целовали. За исключением меня, Лары да еще двух-трех идиотов.

— Откуда вы знаете, что написала она? — спрашивает Джастин.

— Провели анализ ДНК этой коровы. С марки на конверте взяли образец ее слюны. Она любит заниматься в тренажерном зале больницы. Мы с Ларой украли волосок с ее розовой щетки для волос и сравнили ДНК.

— Кто-нибудь предъявил ей обвинение?

— Естественно. Совет больницы. Корова призналась. Сказала, что перегнула палку, выполняя свои обязанности, которые заключаются исключительно в защите интересов больницы. Сорвала аплодисменты. Сослалась на эмоциональный стресс, что на ее языке означает сексуальную зависть. Дело закрыли, корову поздравили. Потом вышибли из больницы Лару. Я — следующая.

— Эмрих — коммунистка, — объясняет Лара без тени иронии. — Она русская, выросла в Петербурге, когда он звался Ленинградом, училась в советских институтах, следовательно, она коммунистка и враг монополий. Удобное объяснение.

— Эмрих и не создавала «Дипраксу», не так ли, дорогая? — напоминает ей Эми.

— Создатель «Дипраксы» — Ковач, — с горечью соглашается Лара. — Ковач — абсолютный гений. Я же годилась только в лаборантки. Но Лорбир был моим любовником и потребовал от Ковач поделиться со мной славой.

— Поэтому они больше не платят тебе денег, не так ли, дорогая?

— Нет. На то есть другая причина. Я нарушила условия конфиденциальности, то есть заключенный нами контракт потерял силу. Это логично.

— Лара еще и проститутка, не так ли, дорогая? Трахалась с симпатичными парнями, которые послали ее в Ванкувер, только на самом деле этого не было. В Доусе никто не трахается. И все мы здесь христиане, за исключением евреев.

— Поскольку препарат убивает пациентов, я очень сожалею о том, что создала его, — говорит Лара, предпочитая пропустить мимо ушей последние реплики Эми.

— Когда вы в последний раз видели Лорбира? — спрашивает Джастин, едва они вновь остаются вдвоем.

* * *

Голос ее смягчается, но в нем все еще чувствуется настороженность.

— Он был в Африке.

— Когда?

— Год тому назад.

— Меньше года, — поправляет ее Джастин. — Моя жена разговаривала с ним в больнице Ухуру шесть месяцев тому назад. Его апология, или как там он ее называет, прислана из Найроби несколько дней тому назад. Где он сейчас?

Лара Эмрих не любит, когда ее поправляют.

— Вы спросили, когда я последний раз видела его, — резко отвечает она. — Год тому назад. В Африке.

— Где в Африке?

— В Кении. Он вызвал меня. Груз улик придавливал его к земле. «Лара, ты мне нужна. Дело важное и срочное. Никому ничего не говори. Я оплачу расходы. Приезжай». Меня тронули его слова. Я сказала в Доусе, что у меня заболела мать, и улетела в Найроби. Прибыла в пятницу. Марк встретил меня в аэропорту. Уже в автомобиле сказал: «Лара, возможно ли, что наш препарат увеличивает внутричерепное давление, пережимает зрительный нерв?» Я ответила ему, что все возможно, поскольку нет достоверной статистики, хотя мы и пытались это исправить. Он привез меня в деревню и показал женщину, которая не могла встать. Ее мучили жуткие головные боли. Он привез меня в другую деревню, где женщина не могла сфокусировать взгляд. А когда она выходила из хижины, у нее темнело перед глазами. Он рассказал мне о других случаях. Врачи не шли на откровенный разговор. Они боялись. «„Три Биз“ подавляет любую критику препарата», — сообщил мне Марк. Он тоже боялся. Боялся «Три Биз», боялся «КВХ», боялся больных женщин, боялся бога. «Что мне делать, Лара? Что мне делать?» Он говорил с Ковач, которая находилась в Базеле. Она посоветовала ему не паниковать. Это, мол, не побочные эффекты «Дипраксы», а результат неудачного сочетания с другим препаратом. Для Ковач это типичный ответ. Она вышла замуж за богатого серба и проводит в опере больше времени, чем в лаборатории.

— И что он сделал?

— Я рассказала ему все как есть. Он наблюдал в Африке то, что я видела в больнице Доуса в Саскачеване. «Марк, это те самые побочные эффекты, которые я описала в моем отчете, отправленном в Ванкувер, основанном на объективных клинических испытаниях, в которых участвовали шестьсот пациентов». Но он по-прежнему вопрошал: «Что же мне делать, Лара? Что мне делать?» Я ему ответила: «Марк, ты должен проявить мужество, ты должен сделать то, от чего отказываются корпорации, ты должен изъять препарат из продажи, чтобы довести его до ума». Он заплакал. То была последняя ночь, которую мы провели как любовники. Я тоже плакала.

Невесть откуда взявшаяся злоба охватила Джастина, неприязнь, объяснить причины которой он не мог. Его возмущало, что эта женщина выжила? Он негодовал из-за того, что она спала с мужчиной, который предал Тессу. Даже теперь она говорила о Лорбире с нежностью! Джастина оскорбляло, что она сидит перед ним, прекрасная, живая, занятая мыслями о себе, тогда как Тесса, мертвая, лежит рядом с их сыном? Он обижался на то, что Лару заботила не судьба Тессы, а ее собственная?