Отметим еще одну промелькнувшую в протоколах допроса Таврина фамилию. Он показал, что,

«…для руководства всеми перечисленными группами после их приземления в районе Волги и Камы туда должен быть переброшен через линию фронта бывший полковник Красной Армии. ЛЕМАНА я знаю лично, он немец Поволжья, во время войны перешел на сторону немецких войск; в Зандбергском лагере он возглавлял «особую команду» германских разведчиков…»

Упомянутый полковник являлся вполне реальной личностью. Владимир Федорович Леман, родившийся в 1901 году в селе Орловка Саратовской губернии и призванный в РККА в 1920 году, был кадровым военным, окончил 9 классов школы и вечерний факультет Военной академии РККА им. Фрунзе. На момент своей пропажи без вести в сентябре 1941 года он возглавлял 5-й отдел Управления связи Юго-Западного фронта. В период пребывания в плену Леман активно участвовал в работе «Русской трудовой народной партии» (РТНП) и «Политического центра борьбы с большевизмом», иначе известного как «Центр Бессонова», по имени своего руководителя, бывшего комбрига погранвойск НКВД СССР, затем РККА Ивана Георгиевича Бессонова (в обоих вариантах — ПЦБ). Следует отметить, что появление Лемана в контексте показаний о якобы планировавшейся заброске в советский тыл многих сотен диверсантов СД весьма показательно. Именно ПЦБ имел прямое отношение к заброске в советский тыл десантно-диверсионных групп, правда, уже после своего расформирования немцами и ареста Бессонова в мае 1943 года по доносу Благовещенского. Сам Леман выходить из лагеря в Зандберге и принимать участие в операциях не собирался. По непроверенным данным, ближе к концу войны он там же и умер.

Как видим, и в случае с Леманом Таврин не назвал следствию новую, ранее неизвестную фамилию. Все происходило в том же ключе. Единственным отличием от других сообщенных им имен было отсутствие связи Лемана с НТС. Впрочем, нам неизвестно, не связывали ли в НКГБ в 1944 году бывшего полковника с этой организацией, в которой, кстати, с 1943 года состоял начальник штаба ПЦБ бывший заместитель начальника штаба 6-й армии, попавший в плен в Уманском котле полковник Красной Армии М. А. Меандров.

Можно заключить, что показания Таврина отличаются несколькими бросающимися в глаза особенностями: (1) он ни в каком варианте не мог получить всю эту информацию самостоятельно; (2) практически вся она была известна чекистам еще до ареста террориста; (3) в показаниях фигурирует непомерно большое число членов НТС, несоразмерное с их удельным весом в среде коллаборационистов и агентурном аппарате СД, причем абсолютно все упомянутые фигуранты были давно и хорошо известны НКВД/НКГБ. Судя по всему, это далеко не случайно. При этом следует специально обратить внимание на то, что Таврин явно не имел представления не только о членстве в НТС перечисленных фигурантов его показаний, но, скорее всего, вообще никогда не слышал об этой организации. Делать предположение о связи несостоявшегося террориста с Национально-трудовым союзом на основании его показаний нельзя ни в коем случае.

К 1944 году НТС, наряду с куда более известной РОА, уже давно находился в сфере внимания советских органов госбезопасности, а также был известен и высшему руководству страны. Причем немалая опасность этой антисоветской организации усматривалась именно в ее стремлении дистанцироваться от дискредитировавших себя немцев и бороться за захват власти в СССР на антикоммунистической основе. Известно, что с конца 1943 года отношение Берлина к НТС стало стремительно ухудшаться, а в следующем году многие его активные члены были арестованы, что впоследствии позволило им заявлять о своей борьбе с нацизмом и участии в войне в качестве некоей «третьей силы». В действительности эти аресты обусловливались несколькими совершенно иными факторами, из которых действительно важными являлись попытки Национально-трудового союза аккуратно и осторожно выйти из германской сферы влияния и установить контакты с правящими кругами и разведывательными службами Великобритании и США. Вопреки идеологической близости с такими «корпоративными государствами», как Италия и Португалия, следовательно, и с нацистской Германией, руководители НТС давно поняли, что победит в войне антигитлеровская коалиция, и потому покровителей в борьбе с советским строем им предстоит искать на Западе. Однако тягаться в оперативном искусстве с СД и гестапо было занятием неблагодарным и чреватым крупными неприятностями. Таковые не заставили себя ждать, и серия арестов солидаристов была вызвана именно этим обстоятельством.

Похоже, что советские контрразведчики, получив от Таврина информацию непосредственно о его задании, решили использовать данную ситуацию в своих интересах с банальной целью повысить значение проводимых мероприятий и важность арестованного агента в глазах руководства или же использовать ситуацию для легендирования информации об НТС, полученной от оперативного источника. Весьма вероятным вариантом является попадание перечисленных фамилий в протоколы под диктовку следователей. Естественно, с уверенностью вынести какое-либо суждение в этом отношении невозможно, но известен далеко не один случай вкладываний нужных показаний в уста допрашиваемых. Таврин легко мог согласиться на подписание соответствующих протоколов допроса, поскольку иного выбора у него просто не было. Это не влияло ни в какую сторону на исход его дела, зато наверняка существенно улучшало условия его пребывания в тюрьме. Предположение о том, что все перечисленное могло быть подсказано Таврину немцами, по мнению автора, намного менее вероятно.

Далее внимательно и непредвзято оценим степень полезности и достоверности информации, предоставленной Тавриным относительно организации агентурной и диверсионной работы «Цеппелина» в СССР. На первый взгляд, сообщил он немало. Чего стоила только информация о намерении СД отказаться от традиционной практики заброски мелких групп численностью по 3–4 человека и перейти к работе крупными подразделениями численностью по сотне и более бойцов! Высокая результативность таких мероприятий по нарушению тыла была знакома советской стороне не понаслышке. И НКВД/НКГБ, и армия широко практиковали аналогичные операции против немцев, хотя и очень редко на столь большой оперативной глубине. Это требовало принятия срочных мер и полной перестройки всей системы охраны тыла Действующей Красной Армии и объектов в глубоком тылу. Для обезвреживания сотни обученных диверсантов требуются усилия нескольких тысяч человек. Таврин сообщил о планах главной команды «Руссланд Норд» нанести удар силами четырех таких групп по стратегическим мостам через Волгу и Каму, что могло надолго парализовать железнодорожные перевозки и серьезно нарушить систему транспортного обеспечения огромного участка советско-германского фронта. Как известно из истории, ничего из перечисленного немцы даже не попытались осуществить. Следовательно, для начала необходимо убедиться в том, собирались ли они вообще предпринимать такую операцию, могла ли она планироваться СД в принципе, иными словами, озвучил ли Таврин нечто реальное.

Вне зависимости от степени реальности заброски сотен и тысяч диверсантов, с массовыми забросками советские органы госбезопасности уже сталкивались. 2 июня 1943 года в районе совхоза «Кедровый Шор» (по другой информации, в ночь на 6 июня в 30 км от таежной фермы «Развилки») в Кожвенском районе Коми АССР был выброшен десант в количестве 12 человек. При боевом столкновении с военнослужащими из лагерной охраны 9 июня агенты застрелили своего командира и сдались в плен. Еще один погибший был случайно убит стрелком ВОХР. Пленные дали подробные показания о том, что их группа была пробной в рамках задуманной уже упоминавшимся Бессоновым и ПЦБ массированной операции. В самом конце того же года следующий десант из 40 человек был высажен под Сыктывкаром и в полном составе сдался. Естественно, все захваченные были подробно и обстоятельно допрошены. В НКГБ и НКВД убедились в том, что такой план (впоследствии было выяснено, что он имел кодовое обозначение «Волжский вал») действительно существовал. Заметим, что название операции сдавшимся агентам известно не было — не появилось оно и в показаниях Таврина. Замысел «Волжского вала» заключался в выбросках десантов в районе расположения советских исправительно-трудовых лагерей для провоцирования восстаний в них и развертывания в итоге широкомасштабной повстанческой деятельности в глубоком тылу СССР. Планы ПЦБ (фактически лично Бессонова) были весьма амбициозными. Зона предстоящих действий разделялась им на три оперативные: Северную (правый берег Северной Двины), Центральную (бассейн Печоры) и Восточную (между Обью и Енисеем). В них десантники должны были атаковать и захватывать лагерные объекты, формировать повстанческие отряды из заключенных и ссыльнопоселенцев и постепенно брать под контроль все большую территорию. Вот что показывал о своем замысле на допросе в 1946 году сам автор этого плана: