не оцененным по достоинству. О том, какие существенные поправки Гуссерль сделал в ФА к имевшимся тогда – немногим, правда – толкованиям «символических представлений», включая прежде всего брентановские, и какие свои новаторские идеи развивает Гуссерль в XI главе, в других заключительных главах, далее и пойдет речь.

Уже на начальном этапе, когда автор ФА только вводил для читателей понятие представлений в «несобственном» смысле, или символических представлений, начинаются его поправки и уточнения к брентановским разработкам. «Символическое представление (Vorstellung), или представление в несобственном смысле, как показывает уже его название – это представление с помощью знака. Если содержание дано нам не прямо, а косвенно, через посредство знаков, которые недвусмысленно характеризуют это содержание, тогда мы вместо представления в собственном смысле имеем символическое представление» (1937–12).

Начальное разъяснение Гуссерля – достаточно понятное и простое, и оно отчасти, но только отчасти тоже восходит к Брентано: представление в собственном смысле, например, о внешнем виде какого-то дома, имеет место тогда, когда мы этот дом в самом деле видели, рассматривали, т. е. воспринимали, а затем представляем себе. О символическом же представлении можно говорить, по Гуссерлю, в случаях, когда кто-либо дает «непрямые» «характеристики, через упоминание чего-то другого, чем этот предмет», – например, упоминается угловой дом на такой-то улице, на той или другой её стороне (19313–16). «Описаниям созерцаемого объекта – в понимании Гуссерля (и здесь он вполне прав) – присуща тенденция замещать действительные представления», возникающие на основе непосредственного созерцания тех или иных предметов, их совокупностей (1941–3). Это имеет место в случаях, когда предметы или их целостности созерцались (нами) ранее.

А иногда символические представления предваряют непосредственное созерцание тех же предметов; впоследствии предметы (их целостности) могут «опознаваться» как раз по символическим, т. е. основанным на знаках представлениям. Последние – и очень часто – замещают непосредственное созерцание предметов, предметных целостностей, которые в данный момент или вообще недоступны созерцанию тех или иных людей. Например, путешествия дают нам возможность непосредственно увидеть иные страны, города, их природные и культурные богатства. Но еще до этого, как и впоследствии же, в нашем сознании удерживаются именно символические представления, и какие-то «знаки» «символизируют» нечто увиденное ранее.

Факт состоит в том, что в составе представлений уже достаточно развитого, цивилизованного человека (тем более человека современного, живущего в эпоху массовых коммуникаций и не являющегося принципиальным отшельником или «современным Маугли») лишь самое незначительное меньшинство представлений опирается на его, этого человека, предшествующий зрительный опыт. Подавляющее же большинство так или иначе имеющихся в его сознании представлений опосредовано теми или иными знаками, символами.

Так, в современном мире только единицы видели своими глазами Эйфелеву башню или Китайскую стену. Но миллионы людей имеют, тем не менее, «зрительное» представление о них, этих «символах» Парижа или Китая. И такие представления действительно опосредованы какими-то специфическими знаками, символами. Поэтому уже само внимание Брентано, а потом Гуссерля к символическим представлениям – показатель не только научно-жизненной ценности их разработок, но и свидетельство их теоретической прозорливости. А те интерпретаторы, которые прошли мимо или, хуже того, перечеркнули данные разработки, напротив, проявили свою теоретическую близорукость. Для Гуссерля, впрочем, всего важнее осмыслить ту проблему, к которой он почти сразу же и переходит в XI главе: «Но символизироваться могут не только доступные [непосредственному. – Н. М.] созерцанию, но также абстрактные и всеобщие предметы» (19411–12; курсив мой. – Н. М.).

Фундаментальный для ФА интерес к таким «абстрактным», «всеобщим» предметам, как числа и связанные с ними процессы сознания, вполне объясняет подобные повороты и акценты анализа в разбираемой книге. Более того, Гуссерль целенаправленно привлекает внимание к проблеме, которая станет поистине профилирующей также в его будущих произведениях, например, в ЛИ. Речь идет – и пойдет впоследствии – об особом «созерцании», «представливании» (Vorstellen) всеобщих, родовых «предметов». Пример: «определенный род (Spezies) красного представлен (vorgestellt) в собственном смысле (eigentlich), если мы его имеем в созерцании как абстрактный момент. Несобственным образом он представлен в символическом определении – теми красками, которым так или иначе соответствуют многие миллионы колебаний эфира за одну секунду» (19411–17).

Проблема, здесь поднятая и обсуждаемая Гуссерлем, вполне реальна и весьма существенна как для понимания работы сознания, так и для жизни отдельных индивидов, для их совместного существования. Представления, названные символическими, и в этом отношении действительно играют значительную роль в жизни буквально каждого индивида. Ведь повседневный опыт – с точки зрения роли именно представлений (Vorstellungen), о которых ранее уже шла речь в нашем повествовании (со ссылками на историю философии и психологии) – дифференцируется, и именно с тенденцией неизмеримого возрастания роли таких представлений, которые Гуссерль вслед за Брентано называет символическими, имея в виду «предметы», которые он условно именует «всеобщими». Роль знаков, символов разного рода, «организующих» представления о «предметах» такого рода возрастает вместе с развитием многообразного комплекса знаний, касающихся «предметов», которые уже не имеют чисто предметного характера, а являются «сущностями», «идеальностями» разного рода. Когда именно в истории человечества появляются такие «сущности», сказать невозможно. Но уже тогда, когда философия – скажем, в лице Платона – стала обсуждать тему «идей», можно с уверенностью говорить, что «всеобщее», идеальное, в виде «сущностей», встало в повестку дня обсуждение темы «абстрактных» предметов-сущностей.

Но при чем тут тема «представления», в частности, «символических представлений» в духе Брентано и Гуссерля? Гуссерль, во всяком случае, был твердо уверен, что мы не можем не «созерцать», т. е. каким-то образом «представлять себе» также и абстрактные, «всеобщие предметы», т. е. сущности. И эти «представления» – не менее достоверный факт работы сознания, нежели представления о физических предметах и их единствах. Люди как-то “усматривают” не только геометрические фигуры-«сущности» из науки геометрии, которая с самого начала избрала своей основой принцип «зрительной» наглядности (таковы и многие другие «наглядные» науки и их разделы), но и «представляют себе» – и даже умеют изобразить – атомы, электроны и т.п.

Поэтому и в случае духовных «сущностей» представления, созерцания играют большую роль – и они именно символические! Когда такая тенденция возникла исторически, когда в становлении человека индивиды научаются «видеть», «представлять» абстрактные предметы – этой темы Гуссерль в ФА по сути не касается.

Достаточно, впрочем, предположить, что начинаются они тогда, когда относительно развитый (и в цивилизационном, и в индивидуальном смысле) человек уже имеет в созерцании и реальные физические и «абстрактные», «всеобщие предметы», причем так или иначе умеет их различать и пользоваться таким различением. При этом подавляющее большинство людей вряд ли знает о том и задумывается над тем, как и что происходит в их сознании, мышлении при этом – подобно тому, как мольеровский герой Журден