не догадывался, что говорит прозой. Но ведь и обычные (нормальные, конечно, люди) в их повседневной жизни не спутают физическую вещь с «абстрактными, всеобщими предметами», умея «созерцать», «представлять» и то, и другое.

Продолжая своё рассуждение, Гуссерль исходит из того, что люди с нормальным сознанием и в повседневной жизни имеют дело со значительным количеством символических представлений. Чем подтверждается их роль? Автор ФА разбирает, такой, например, более чем обычный опыт любого сознания. Обычный человек (разумеется, с нормальным зрением и неповрежденным сознанием) умеет не только видеть эту, скажем, красную розу – ведь одновременно он по сути как-то представляет, но уже умственным взором, красный цвет (все равно, какого оттенка – различия здесь несущественны). А это значит, согласно Гуссерлю, что имеют место (и в тенденции повышают свою роль) символические представления, вплетенные в опыт всех, по сути, индивидов.

Но почему? Разве в таком обращении нашего сознания с уже «абстрактными», несомненно, предметами или предметными единствами (красный цвет, цвет как таковой) – или как треугольник и другие виды геометрических фигур осуществляется именно особое «видение», «созерцание»? Гуссерль изначально уверен, что так оно и есть. Правда, это «созерцание», «усмотрение» в каждом случае особое. Какова его природа и специфика? В ответе на этот вопрос – прошу читателей быть особенно внимательными – начинает складываться специфическая линия анализа, делающая ФА предвестником того понимания проблем и тех находок, которыми отличаются и славятся – более поздние гуссерлевские произведения. Так, немного позднее, в ЛИ, Гуссерль разовьет эти догадки под зонтиком терминов «усмотрение сущности», «категориальное усмотрение». Тема эта станет профилирующей во всей будущей феноменологии. Но, как мы теперь обнаружили, она в особом виде появляется уже в ФА! О чем тоже не мешает вспомнить интерпретаторам, принижающим значение этой ранней работы в континуальном, преемственном развитии Гуссерля.

Но и то следует признать, что в этой первой большой книге начинающий автор делает в философии свои первые теоретические шаги. Однако в них уже есть, по-моему, ценные, содержательные моменты. Какие же?

Полагаю, Гуссерль верно исходит из того, что в случае рассуждений об «абстрактных предметах», родовых единствах (вполне понятным образом привлекающих его внимание и как философа, и как математика) имеет место, мобилизуется и совершенствуется особое созерцание. В этом нетрудно убедиться каждому непредубежденному человек у, тем более философу, если он возьмет на себя труд понаблюдать хотя бы за своим собственным сознанием. Автор ФА как раз и приглашает к такому наблюдению-обдумыванию. Например, можно без труда установить, что каждый человек даже и с весьма невысоким уровнем образования, услышав слово «треугольник», обязательно обобщенно, схематически представит себе фигуру, ограниченную тремя углами. К этому пласту рассуждений, кстати, объективно примыкает кантовское различение (в «Критике чистого разума») между образом и схемой, поясняемое более чем обычном примере: когда говорят слово «собака», в сознании человека всплывает либо образ собственной собаки, если она у него есть, либо некое обобщенное, схематическое, т. е. символическое представление о таком-то и таком-то животном.

* * *

Далее в XI главе ФА речь у Гуссерля пойдет о вопросах, о которых философы или математики рассуждали испокон веков. Они имеют прямое отношение к центральной для ФА проблеме чисел. Гуссерль станет распутывать многообразные тонкие нити, которые свяывают две проблемные темы – числа и представлений.

Чтобы расшифровать проблематику множества, без решения которой нельзя осмыслить специфику чисел, «мы сначала должны, – пишет Гуссерль, – ближе рассмотреть функцию представливания (Vorstellens) для образования представлений множества (Vielheitsvorstellungen), причем мы позволим себе ограничиться множеством чувственных содержаний» (1955–8).

Рассуждение Гуссерля здесь включает ряд исходных утверждений-постулатов, которые необходимы ему, чтобы перейти на особый уровень разговора с читателями, который весьма необычен, причем также и для математиков, других специалистов, теоретически или в практических целях работающих с числами. А к ним Гуссерль, несомненно, обращал, быть может, в первую очередь свою ФА. Эту необычность обязательно надо уловить и освоить, чтобы понять специфику и оригинальность разбираемой главы ФА.

Итак, речь сначала идет о «чувственном множестве», притом с учетом специфического созерцания. В этом отношении, по Гуссерлю, «чувственное множество не отличается от отдельной чувственной вещи» (19512–13). Существенно то, что Гуссерля изначально интересует специфический оттенок вопроса – он не о множестве частей физической вещи и не об их физическом же «соединении».

А обращает свое внимание Гуссерль на то, что в «представление вещи (Dingvorstellung) вполне могут входить представления об отдельных физических частях; но внимание здесь основывается на соединении частей с целым, на их принадлежности целому, что и делает их признаками целого» (195 сноска). Иначе обстоит дело, по Гуссерлю, в случае представлений множества. Ибо в этом случае каждая часть, или каждый член (даже и физического) множества имеет значение «für sich» (для себя), а не в качестве признаков целого. Части тут обособлены зрительно (anschaulich).

При том, что тема «представления частей» упоминается и кратко разъясняется, особое внимание Гуссерля, его исследовательская «интенция» (unsere Intention, пишет он) повернута в сторону не «физических» связей, а «объединяющего интереса» (einheitliches Interesse) (19520). В попытках объяснить способы и проблемы «символизации» применительно к представлениям мы наталкиваемся, по Гуссерлю, на многие «серьезные и удивительные трудности» (19615).

Какие именно? Гуссерль приводит примеры, привлекая к рассмотрению операции сознания, приводящие к образованию представлений о множестве и опирающиеся на уже имеющиеся понятия: Menge – в немецком варианте – как скопление отдельных предметов (в случае людей – это скорее толпа) и Vielheit как более организованное, ближе к математике стоящее множество. Приведем более подробно размышления Гуссерля – они, по моему мнению, интересны и имеют куда более широкое философское значение, нежели просто относящееся к «философии арифметики».

Обратимся к конкретному анализу Гуссерля в подразделах XI главы. На одном жизненном примере Гуссерль как бы разматывает клубок действий и операций сознания:

«Мы вступаем, – пишет Гуссерль, – в зал, наполненный людьми; достаточно одного взгляда, и мы выносим суждение: [здесь] множество (Menge) людей. Мы смотрим на звездное небо, и в одно мгновение выносим суждение: видим много звёзд. Точно то же – в случае совершенно незнакомых объектов. Как возможны такие суждения? Для действительного представления множеств мы нуждаемся в предыдущем анализе того психического акта, который дает представление о каждом отдельном члене множества и в его “для себя” (für sich), и вместе с другими; следовательно, наличествует столько же психических актов в качестве содержаний, объединенных психическим актом второго порядка. И только с возвратным обращением (mit Rücksicht) на эту форму психического соединения по отдельности понятых содержаний имена, подобные Menge, Vielheit, Inbegriff (имеется в виду множество как скопление, множество как соединение, множество как