довольствуясь жалкими подачками с её барского стола, взирать с нескрываемыми завистью и вожделением на процессы экономического роста в странах Запада, Востока и Юга, на социальные преобразования, улучшающие качество жизни народов, — всех, кроме твоего, — и осознавать, что по какой-то неведомой, почти инфернальной причине, ты не в состоянии повлиять на это — ни на выбор правительства, чтобы к власти приходили достойные люди, честные и умные, реально пекущиеся о благе народа, а не о собственной выгоде, способные вытащить страну из вечного кризиса и привести её к благоденствию, ни на собственную судьбу, чтобы по-настоящему почувствовать себя гражданином мира, свободным от беспросветного рабского труда ради пропитания. Но ведь этого всего не случилось! И каждый тартарец, от мала до велика, знал, почему не случилось и кого надо благодарить за это — Дмитрия Дмитриевича Дорогина! И он тоже знал это, но старался об этом не думать, чтобы гордость за самого себя не разорвала его изнутри. Лишь иногда ДДД позволял себе вспомнить то, как он, подобно кормчему, когда-то сделал правильный выбор, надавил на руль и направил корабль под названием Тартария в новое русло, то есть не в новое, а в то, из которого страна когда-то была насильственно исторгнута — в русло родноверия. Когда Дорогин принял для себя решение, в каком направлении дальше двигаться, остаться ли государству в лоне христианства, православного вероисповедания или же вернуться к забытой вере предков? До того, как состоялась историческая битва титанов — патриарха Доримедонта и волхва Радомира — или после неё? Главный Визионер не знал ответа на этот вопрос. Иногда ему казалось, что решение он принял сразу после окончания той первой встречи с волхвом, когда тот представил свою презентацию, вкратце рассказал о старых тартарских богах и потом долго кочевряжился, отказываясь молиться о поимке злоумышленников, подбросивших горелые спички на инаугурации. И дело не в том, что Радомир сразу приглянулся Дорогину, как человек, хоть и выглядел внешне, несомненно, выигрышно рядом с обрюзгшим, облысевшим и зажравшимся во всех смыслах Доримедонтом, а самой сути вопроса, вдруг взметнувшейся ярким всполохом над беспросветной реальностью — старая вера предков, — несправедливо притесняемая, гнобимая и старательно вытравливаемая из сознания народа на протяжении веков, — взывала к справедливости, требовала суда над узурпатором и захватчиком и возвращения ей незаконно отнятых территорий, которыми она владела с незапамятных времён, с глубокой древности, не записанной в книгах, потому что тогда их ещё не существовало. ДДД не мог не почувствовать, не услышать сердцем этого истошного зова, — и, конечно же, весь его организм, как единое целое, уже тогда принял решение, — но разум гордо возвышался и говорил, что ещё ничего не решено, что именно ему предстоит всё решить, а не каким-то там чувствам, эмоциям и так далее. Разум ждал, ему хотелось проанализировать всё увиденное и услышанное на предстоящей баталии, обдумать хорошенько все за и против, и только после этого принять решение, которое, несомненно, изменит судьбу миллионов, повлияет на жизнь целой страны, если не всей цивилизации и, что уж точно, войдёт в историю человечества.

А ведь как буднично, без пафоса и помпы, всё это произошло! Словно обычная плановая презентация очередных чиканутиков состоялась. Пустой зрительный зал: никого, кроме Дмитрия Дмитриевича в кожаном кресле, в этот день особенно сильно пахнущем молодым теленком, пресс-секретаря Водова недалеко за спиной, дышащего ровно, но всё же с чуть заметным напряжением, пустая сцена, на которую должны в строго отведённое время выйти главные представители двух противоборствующих вероисповеданий, — старого и ныне действующего, — православия, пришедшего некогда из чужой страны и культуры, взращённого и выпестованного в инородной среде, завладевшего умами и сердцами тартарцев, которые почему-то признали, что до этого верили в неправильных богов, а значит и жили как-то неправильно, — и родноверия, — вероисповедания предков, населявших территорию Тартарии испокон веку, которые отреклись от своей исконной веры, признав, что чужая является более истинной, правильной и подходящей, — вдруг восставшего из тьмы веков, из праха и пепла, в которые было низвергнуто, бросившего вызов вере, укоренившейся в умах и памяти поколений, чувствующей себя в Тартарии, как дома, — старая вера жаждала справедливого отмщения, хотела низвергнуть врага и узурпатора и снова занять подобающее ей место в жизни тартарцев.

Они вышли с противоположных сторон сцены! Ровно в положенное время. Попробовали бы не выйти, сбежав куда-нибудь от ответственности, или задержаться хоть ненадолго! Этого никто бы им не позволил: ни Доримедонту, ни Радомиру, — их даже мёртвых достали бы из могил и притащили сюда ровно в положенное время. Но надо отдать должное обоим — по крайней мере внешне они выглядели вполне достойно и уверенно, каждый по-своему, — естественные физические недостатки Доримедонта, врожденные и приобретённые, такие, как возрастная обветшалость и полнота, с лихвой компенсировались великолепием патриаршего облачения, режущего глаза сверканием золота и драгоценностей, голову прикрывала высоченная митра с золотым крестом на макушке, похожая на царскую корону, широкий омофор лежал на плече, две тяжёлых панагии висели на шее, просторный саккос, расшитый золотом, скрывал излишки жира на изнеженном вечным бездельем теле, в довершение ко всему патриарх опирался на жезл, шедевр ювелирного искусства и атрибут высшей церковной власти, — делая небольшие, но величественные шаги по сцене, он переставлял царственный посох, ударяя им в пол, который отзывался звуком, похожим на отдаленный звон колокола. Во что же оделся волхв Радомир на главную битву в своей жизни, от исхода которой зависела судьба целой страны? ДДД и Водов с любопытством одновременно перевели взгляды с блистательного патриарха на волхва, молодую и могучую фигуру которого только подчеркивало более чем скромное одеяние, — черные штаны-шаровары, белая длиннополая рубаха из грубой ткани, скорее всего, льняная, без каких-либо узоров, широкий пояс-кушак бардового цвета. — огромный коловрат из обыкновенного железа, местами покрытого ржавчиной, возлежал на могучей груди Радомира, подвешенный на толстую цепь, тоже из железа, затронутого временем и коррозией. При каждом шаге волхва коловрат довольно грозно позвякивал, словно огрызаясь и отвечая на стук посоха патриарха. Два человека на сцене медленно сближались, не сводя взглядов друг с друга, но, было заметно, что каждый следующий шаг даётся им всё труднее, словно два магнита кто-то пытался соединить одинаковыми полюсами, — в какой-то момент дальнейшее их сближение стало невозможным, и они остановились. Оба повернулись лицами к залу, в котором находилось всего два зрителя, и застыли, не понимая, что им делать дальше, кому первому начать говорить и что именно. Дорогину нравилось вся эта ситуация, — понимая её историческую ценность и значимость для Тартарии, он не хотел спешить и вмешиваться в