За этим самым столиком Тереза говорила ему, что ей никак не удается избавиться от паники перед концертами. Никак. И Арманд молчал, глядя в сторону. Тереза уже знала, что с течением лет нервное напряжение не идет на спад. И поэтому за пять или шесть дней до сольного концерта она запиралась у себя дома и с болезненным упорством шлифовала отрывки, которые и так уже довела до совершенства. Ей хотелось сыграть их еще лучше. И Микель страдал, понимая, что в эти дни Тереза забывает не только о нем: она уже не живет в мире музыки, а приближается к безумию. Я глотнул чая, и мне стало грустно. Все-таки Тереза бесконечно дорога мне. И тут я заметил на соседнем стуле программку.

В Перселл-Рум выступает Арт Коллманн. Зал королевы Елизаветы закрыт на ремонт. В Королевском концертном зале играет Ливерпульский оркестр, дирижер – Джон Кикокс. Первая часть – «Les Hébrides»[195] и концерт для скрипки с оркестром Альбана Берга. Скрипка – Тереза Планелья. Микель не стал дальше читать программку. Он вскочил, оставил чай на столе и со всех ног помчался по лестнице к кассе, думая: «Берг посвятил концерт памяти ангела, dem Andenken eines Engels»[196].

Когда, вспотев, как сумасшедший он бежал через Хангерфордский мост по направлению к Чаринг-Кросс, он думал, что поступает неправильно, снова пытаясь стать частью той жизни, из которой его изгнали. Тереза была так близко, а сердце мое этого даже не почувствовало… Вернувшись в концертный зал, обливаясь по́том, с бешено бьющимся сердцем, он уже принял решение. Но добиться того, чтобы его выслушали, было нелегко. Ему пришлось оправдываться и врать по-английски, что он кузен «мисс Планилла» и что это вопрос жизни и смерти. И каким-то чудом администратор у входа в гримерки согласился взять сверток и пообещал, что через пять минут тот окажется в руках «мисс Планилла». И подмигнул Микелю: он ему не поверил. Для полноты картины новоиспеченный кузен сунул ему пять фунтов стерлингов. Рыжий администратор прикарманил их с типично британской презрительной усмешкой.

– Через пять минут, – еще раз уточнил Микель.

– Через три минуты он будет у нее в руках.

Что-то я в этом сомневался. Тереза обычно закрывалась у себя в гримерной, чтобы еще раз просмотреть партитуру и расслабиться, разработать пальцы, размять руки, разогреть скрипку до комнатной температуры, снова размять пальчики, а потом ходить из угла в угол, как львица в клетке, думая, ну кто просил ее быть солисткой, сидела бы спокойно в третьем ряду вторых скрипок. Bye-bye[197], Арт Коллманн.

Концерт начался в указанное в программке время, ни секундой позже: «Les Hébrides». Микель сидел в ложе над сценой, потому что в партере не оставалось ни одного свободного места. Желающие послушать Мендельсона, Берга, Малера, Кикокса и Планелью наполнили огромный Королевский зал. Они действительно очень хорошо играли Мендельсона. Но я сгорал от нетерпения в ожидании второй части.

После аплодисментов на сцену снова вышел Джон Кикокс, галантно пропустив вперед Терезу. Как же она хороша! В зеленом платье. Приталенном, подчеркивающем бедра. Она была прекрасна. Я не аплодировал, потому что не мог оторвать глаз от ангела, который не исчезал из моей памяти. Я не волновался, я был спокоен, зная, что вскоре мне откроется тайна сердца Терезы, потому что мне было ясно (красавица моя, с каким изяществом она поклонилась), что весь этот Год Скитаний по Пустыне Одиночества она провела в работе, как всегда. Она изящно повернулась к первой скрипке и тихо дала ноту ля. Из глубины ей ответил звук гобоя, и она снова прижалась щекой к инструменту: все было в порядке. В такие моменты перед концертом всегда чувствуешь, что музыку исполняют простые смертные, а вовсе не боги и что без инструментов, одной силой духа, им не обойтись. Тереза взглянула на Кикокса, он кивнул в едва заметном вежливом поклоне, и во мне тут же вспыхнула ревность. В зале уже давно не аплодировали. Все ждали, уж не знаю, с таким ли нетерпением, как я, тему арпеджио. Оркестр заиграл, к нему присоединилась проникновенно звучащая скрипка Терезы. Перекликаясь с оркестром, арпеджио начали восхождение на плато, где гуляет лишь ветер и звучит только скрипка. Концерт и Тереза слились в одно целое, в ее душе рождались отчаянные и пророческие жалобы Берга. Она играла так, как будто пыталась поведать о своей боли. И, судорожно ухватившись за перила, я следил только за движениями Терезы, как будто мы были в Королевском зале одни, как будто мы с ней могли созерцать призрак ангела, маленькую Манон. Манон Гропиус, Мицци, Ханна, Альбан Берг, Тереза Планелья и Микель Женсана Искатель Сокровищ. А когда началось аллегро второй части, у Микеля создалось живейшее впечатление, что Тереза играет для него одного. И в начале четвертой части, хорала, Es ist genug[198] Баха, Микелю хотелось верить, что она не обращается с мольбой к Богу, а говорит ему, Микелю, что хватит, довольно: «Es ist genug, Michael, es ist genug». Казалось, оркестр выражал свое согласие, и Михаэль Гентиана[199] пробормотал в ответ: «Es ist genug, Therese, es ist genug», а сидевшая рядом дама, раздраженная таким неуважением к музыке, испепелила его убийственным взглядом.

Концерт завершался кодой, где в скрипичной партии заключена вся поэтическая сила пьесы. Понемногу сплетаясь с хоралом Баха, она волшебно воспаряет ввысь, превращая хорал в арпеджио, с которого все начиналось, подводя общий итог тому, что было сутью концерта, как в тех видениях, которые бывают у умирающих, когда, говорят, вся жизнь пролетает у тебя перед глазами за несколько секунд и достигаешь какого-то нездешнего светила. Тереза играла так, что чувствовалось его недвижное сияние, и оркестр склонился пред таким совершенством – струнные и духовые инструменты слились в долгом финальном аккорде… Тереза, склонившись над скрипкой, все еще тянула пронзительную ноту соль, словно ее смычок был бесконечно длинным. Тереза и оркестр дошли до двух последних тактов, и нота соль поднялась в воздух, робко расправляя крылья, и превратилась в белую бабочку, невидимую ни для кого, кроме меня. И все это свершилось по воле Берга, которую было доверено исполнить Кикоксу и моей любви, Терезе. И наступила благоговейная тишина. Она продлилась пару секунд, но их хватило для того, чтобы Кикокс и Тереза радостно взглянули друг на друга со взаимной благодарностью: «Боже мой, какое это счастье», быть может не до конца понимая, как такой прекрасный концерт может быть проникнут идеей смерти. И грянули аплодисменты. Хлопали все, кроме Микеля, который не мог найти в себе для этого силы. Теперь он чувствовал, что плачет, глядя, как Тереза со скрипкой в руках кланяется снова. А аплодисменты все не стихали.