Выслушав его, Кольцова наконец сдалась:

— Хорошо, мы с Петей поедем с вами в Саратов.

— Я рад, товарищ Кольцова, и в обиду вас, жену моего бывшего командира, никому не дам. Моё слово — слово фронтовика, и оно нерушимо.

Галя улыбнулась.

— Ну, я пошёл по делам. Вернусь с билетами на поезд, так что готовьтесь к отъезду, — велел Шпак.

— Спасибо, Василий Иванович, я всё сделаю, что нужно, — обронила Галя, всё ещё ощущая в душе вдруг охватившее её волнение...

Пожил старшина Шпак в своём доме трое суток. Командировка у него кончалась, и на следующее утро надо было уезжать на Воронежский фронт. «Небось батарейцы по мне соскучились», — подумал он, и от этой мысли у него на душе потеплело, будто туда упал тёплый дождь. Он был рад тому, что Кольцова была всем довольна, не раз, правда, говорила, что поживёт в его доме недолго и, как только снимет себе квартиру, сразу переедет в неё.

— Будь я одна, давно бы, ещё в Горьком, нашла бы себе жильё, а малыш связал меня по рукам и ногам, — не без сожаления сказала она.

— Живите в доме, сколько потребуется, — успокоил её Шпак. — Я уезжаю на фронт, а вы тут хозяйничайте.

Неподалёку от дома находилась школа, и Галя решила сходить туда и узнать, может быть, в ней есть место учителя.

— Я пойду туда, а вы, Василий Иванович, посмотрите за Петей. Если вдруг проснётся, дайте ему соску, чтобы не плакал. Я там не задержусь.

Пока Кольцова была в школе, он написал сыну письмо, не зная о том, что учёбу тот закончил, стал лейтенантом и его направили на Воронежский фронт. Это письмо, как и следовало ожидать, вернулось потом обратно, на конверте-треугольнике стоял штамп: «Адресат выбыл ».

Кольцова вскоре возвратилась. Она всё ещё была под впечатлением беседы с директором школы.

— Милая и доброжелательная женщина, — щебетала Галя, раздеваясь. Она повесила пальто на спинку стула. — Сначала сказала, что у неё полный штат учителей, а когда узнала, что у меня маленький ребёнок, а муж погиб на фронте, смягчилась, сообщила, что у неё одна учительница уходит в декрет через неделю и она может взять меня на это место. Только потребовала, чтобы я за это время устроила своего ребёнка в ясли, иначе он помешает моей работе. Я так рада, Василий Иванович, что не удержалась и поцеловала директора в щёку. Лишь сказала: «Вы меня спасли».

— У нас немало добрых людей, надо только самому быть добрым, но не добрячком, — философски заметил старшина. — Так что, Галя, не зря вы переехали в Саратов. И квартиру себе найдёте, и друзья у вас появятся, но не всё сразу... — Он посмотрел на часы. — Шестнадцать ноль-ноль. Мне пора идти.

— Куда, Василий Иванович? — спросил Галя.

— На могилу своей жены... — грустно промолвил старшина.

— А я даже не знаю, где могила моего Кольцова, да и есть ли она? — вздохнула Галя. — Если вам удастся узнать, где его похоронили, дайте мне знать, и я обязательно приеду к нему на свидание.

— Вот вернусь на свою батарею и схожу в посёлок, может, что-то мне расскажут жители, — пообещал Шпак.

Он надел плащ и направился к выходу.

— Ну, я пошёл...

Галя молча кивнул ему.

Сын Шпака Павел, вернувшись с похорон, написал отцу, где находится могила матери: от главной дороги второй ряд, пятая от сторожки, «я там поставил крест». Нашёл её старшина быстро. На могиле деревянный крест, внизу прибита дощечка, а на ней короткая надпись: «Шпак Зара Фёдоровна. 1893—1943 гг.». Шпак наклонился и поцеловал крест.

Он стоял у могилы и мысленно говорил: «Ну вот я и пришёл к тебе, Зара. Ты прости, что не смог проводить тебя в последний путь. В те дни мой орудийный расчёт вёл огонь по фашистским танкам. Но и в те минуты я думал о тебе, о том, что ты лежишь в больнице, а меня рядом нет. Ты так и не вышла из неё — подвело сердце. Когда сын написал мне, что ты умерла, я сидел в окопе, читал его письмо, а в глазах стояли слёзы. Когда в сорок первом ты провожала меня в армию, то сказала: «Мой соколик, побереги себя». И по сегодняшний день в моём сердце живут эти твои слова.

Павел писал мне: «Батя, горе ворвалось в нашу семью — умерла наша любимая мама...» Да, мы с Павлом осиротели... Прожили мы с тобой, Зарочка, двадцать три года, вырастили сына и, кажется, жили душа в душу. Бывало, и ссорились. Ты прости, если я что-то делал не так. Бог грешников наказывает, но он и милует их. Может, я грешник какой, но не перед тобой, Зара. Я любил тебя, и ты это знаешь. Но Бог не позволил нам встретиться после войны.

Спи, родная, и пусть земля тебе будет пухом!..»

Он достал из кармана платок, взял с могилы жены щепотку земли и завернул её в платок. «Эта земля будет моим талисманом на фронте», — решил старшина.

Глава четвёртая

Во второй половине августа 1943 года, когда два наших фронта, Воронежский и Степной, продолжали своё контрнаступление, в штаб Степного фронта, где в этот день находился маршал Жуков, прибыл исполняющий обязанности начальника Генштаба генерал армии Антонов. Георгий Константинович уже знал о приезде Алексея Иннокентьевича — его уведомил об этом по ВЧ дежурный по Генштабу — и встречал его во дворе штаба. День был пасмурный, косяки чёрных туч висели над полем, казалось, вот-вот брызнет дождь, но пока его не было, и Жуков был налегке — на нём была тужурка, а поверх неё чёрный плащ. Он сидел на крыльце и курил. Из штаба вышел генерал Захаров.

— Что, Матвей Васильевич, жарко в комнате? — усмехнулся Жуков.

— Тоже решил перекурить, — улыбнулся начальник штаба фронта. — А жарко не в комнате, а на рубежах, где сражаются наши войска. Меня удивляет одно, Георгий Константинович: немцев мы крепко побили, казалось бы, надо им убираться восвояси, чтобы уцелеть, а они так яростно обороняются. Правда, — продолжал Захаров, —