Сначала их разместили в гурукуле в Кангри, где ныне покойный свами Шраддхананджи относился к ним как к собственным детям. Затем они поселились в ашраме Шантиникетан. Там Поэт и его приближенные тоже окружили их бесконечной любовью. Опыт, приобретенный в этих двух местах, сослужил потом и им самим, и мне добрую службу.

Поэт, Шраддхананджи и Сушил Рудра, как я говорил мистеру Эндрюсу, составляли триумвират. В Южной Африке мистер Эндрюс постоянно рассказывал о них, и его истории об этой троице стали самыми живыми и отрадными воспоминаниями о том периоде. Естественно, мистер Эндрюс познакомил переселенцев из Феникса с Сушилом Рудрой. Рудра не имел своего ашрама, но у него был дом, в котором он поселил семьи из Феникса. Очень скоро они почувствовали себя в его доме настолько хорошо, что перестали скучать по поселению.

Только сойдя на берег в Бомбее, я узнал, что переселенцы разместились в Шантиникетане. Мне не терпелось увидеться с ними сразу же после встречи с Гокхале.

Теплый прием, устроенный мне в Бомбее, дал возможность прибегнуть к маленькой сатьяграхе.

На вечере в мою честь в доме мистера Джехангира Петита я не осмеливался говорить на гуджарати. Роскошь этого места смущала меня, ведь я любил находиться среди бедных индийских рабочих. В катхияварском плаще, тюрбане и дхоти я выглядел, вероятно, даже более цивилизованным, чем сейчас, но пышность и великолепие дома мистера Петита заставляли меня чувствовать себя не в своей тарелке. Впрочем, я провел время достаточно хорошо, укрывшись под надежным крылом сэра Ферозшаха Мехты.

Затем последовал вечер у гуджаратцев. Они не желали отпускать меня, не устроив мероприятия в мою честь. Его организовал ныне покойный Уттамлал Триведи. Я заранее ознакомился с программой приема. На нем должен был присутствовать мистер Джинна, поскольку он тоже был из гуджаратцев. Вот только я не помню, в какой роли он должен был выступить — председателя или главного спикера. Он произнес краткую, но приятную речь на английском языке. Мне кажется, большинство речей на этом вечере было произнесено по-английски. Когда пришел мой черед, я выразил свою благодарность на гуджарати, объяснил, почему поддерживаю языки гуджарати и хиндустани, и мягко выразил протест против использования английского языка на собрании гуджаратцев. Сделал я это не без некоторых колебаний, поскольку опасался, что мои слова будут восприняты как невежливость неопытного человека, вернувшегося домой после долгого пребывания за границей и решившего побороться с устоявшейся здесь давней традицией. Но никто, казалось, не возражал. Более того, я заметил, что все правильно поняли причину моего протеста.

Этот прием укрепил мою веру в то, что я смогу донести свои мысли до соотечественников.

После непродолжительного пребывания в Бомбее, обогатившего меня множеством впечатлений, я отправился в Пуну, куда меня пригласил Гокхале.

Как только я прибыл в Бомбей, Гокхале написал мне, что со мной хочет встретиться губернатор и что я должен удовлетворить его желание до отъезда в Пуну. Разумеется, я нанес визит его превосходительству. После традиционных расспросов он сказал:

— Прошу вас только об одном: сразу приходите ко мне, если соберетесь что-либо предпринять в отношении правительства.

Я ответил:

— Мне очень легко дать такое обещание, поскольку я как участник сатьяграхи положил себе за правило интересоваться позицией стороны, с которой предстоит иметь дело, и стараться достигнуть компромисса. Я строго придерживался этого правила в Южной Африке и намерен поступать точно так же здесь.

Лорд Уиллингдон поблагодарил меня и сказал:

— Можете приходить ко мне в любое время и сами убедитесь, что мое правительство сознательно не делает ничего дурного.

Я ответил так:

— Вера в это поддерживает меня.

Затем я отправился в Пуну. К сожалению, я не смогу поделиться здесь всеми воспоминаниями о том чудесном времени. Гокхале и члены общества «Слуги Индии» окружили меня невероятной заботой. Насколько помню, Гокхале собрал их всех, чтобы встретить меня. Я смог откровенно побеседовать с ними на самые разные темы.

Гокхале очень хотел видеть меня членом этого общества, к чему стремился и я сам. Однако члены общества посчитали, что наши методы работы и идеалы слишком разные, а потому будет не очень правильно, если я присоединюсь к «Слугам Индии». Гокхале же придерживался другого мнения. Хотя я слепо предан своим принципам, считал он, я был все же способен терпимо относиться к воззрениям членов общества.

— Однако члены общества, — сказал он мне, — пока не поняли вашей готовности идти на этот компромисс. Они твердо верят в свои принципы и независимы в своих взглядах. Я надеюсь, они примут вас, но даже если и нет, вы не должны думать, что они относятся к вам без должного уважения. Они не хотят рисковать своим высоким мнением о вас. Будете вы приняты в члены общества или нет, я стану относиться к вам как к одному из них.

Я сказал Гокхале о своих намерениях. Стану я членом общества или нет, я хотел иметь ашрам, где смог бы поселиться с моими друзьями из Феникса. Предпочтительнее было бы место в Гуджарате, поскольку я сам был оттуда и мне казалось, что я смогу послужить Индии через служение Гуджарату. Гокхале понравилась моя идея. Он сказал:

— Вам непременно нужно так и поступить. Каким бы ни был итог ваших переговоров с членами общества, вы можете рассчитывать на меня в расходах на содержание ашрама, который я впредь буду считать своим собственным.

Мое сердце переполнилось радостью. Было приятно ощутить себя свободным от ответственности за поиски и сбор средств и знать, что мне не придется работать в одиночку. Отныне я мог положиться на надежного наставника в критический момент. С моей души словно свалился камень.

После этого был вызван ныне покойный доктор Дев, которому поручили открыть отдельный счет в обществе и выдавать мне необходимые для содержания ашрама и для прочих общественных дел суммы.

Теперь я был готов ехать в Шантиникетан. Перед моим отъездом Гокхале устроил прием для ближайших друзей и позаботился о том, чтобы угощение — свежие фрукты и орехи — пришлось мне по вкусу. Прием проходил буквально в нескольких шагах от его жилища, но Гокхале тем не менее едва ли был в состоянии появиться на нем. Однако его привязанность ко мне все пересилила, и он пожелал во что бы то ни стало прийти. Он пришел, но потерял сознание, и мы на руках отнесли его домой. Подобные обмороки случались с ним и прежде. Очнувшись, он велел передать, чтобы мы продолжали веселиться без него.

На этом приеме мы просто разговаривали на свежем воздухе перед гостевым домом, принадлежавшим обществу; друзья наслаждались сердечными беседами, поглощая легкие закуски, состоявшие из арахиса, фиников и сезонных свежих фруктов.

Вот только я никак не мог перестать думать об обмороке Гокхале.

Из Пуны я отправился в Раджкот и Порбандар, где встретился с вдовой брата и другими родственниками.