Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А прощание Глинки с Керн вышло как-то смазано, вроде несерьезно. Катя только и успела спросить:
— Вы напишете мне из Москвы?
Он отвел глаза:
— Да, конечно. Сразу напишу.
И не написал.
В тщетном ожидании барышня подумала: может быть, откликнуться на любовь Пушкина-отца?
9.
Да Варламов как в воду глядел: Глинка пробыл в Белокаменной до конца весны, ничего толком не добился, плюнул и, не заезжая в Петербург, поскакал к матери в Новоспасское. Целое лето провел в деревне. А когда возвратился в город на Неве, обнаружилось, что мадемуазель Керн у своей матери в Малороссии. Осенью Михаил Иванович выправил себе заграничный паспорт. Целую зиму никого не хотел ни видеть, ни слышать. Собирался выехать в первых числах мая. И внезапно узнал, что вернулась Катя. Он не мог покинуть Россию, не увидевшись с нею.
Был погожий майский день, небо чистое, только маленькое облачко зацепилось за шпиль Петропавловки, не желая двигаться дальше. От реки уже не шел холод. Люди сняли теплое, меховое и переходили на плащи и накидки. Барышни щеголяли с разноцветными зонтиками.
Михаил Иванович попросил привратницу Смольного института, чтобы та позвала Катю в садик возле входа, заходить внутрь не захотел. Сел на скамейку, погруженный в думы. На ветру трепетали клейкие листочки. Солнце припекало по-летнему.
Дочка Анны Петровны выпорхнула птичкой — легкая, взволнованная, в строгом платье с белым воротничком — настоящая ласточка. Композитор поцеловал ей руку.
— Вы совсем поседели, — ласково сказала она.
Он слегка ухмыльнулся:
— Седина украшает мужчину. — И добавил с улыбкой: — Хорошо, что не полысел.
— Тоже бы не страшно. Лысые мужчины очень бывают привлекательны.
Заглянул ей в глаза:
— Вы имеете в виду Пушкина-отца?
— Перестаньте, и вы туда же! Все твердят: выходи за него, выходи, не теряй свой шанс. Нет, не выйду. Не могу, душа не приемлет. Он прекрасный старикан — кстати, и нелысый вовсе…
—.. ну, слегка плешивый…
— Перестаньте, пожалуй! Он прекрасный человек, необыкновенно галантный… да еще отец гения!.. Но душа не лежит… Я, наверное, однолюб…
— Однолюбка, — уточнил музыкант, грустно усмехнувшись.
— Хорошо, пусть так. — Катя сжала его ладонь. — Знайте только: мы расстанемся, вы уедете, каждый затем пойдет своею дорогой; может быть, создадим еще семьи, не исключено; но душа моя навсегда принадлежать будет только вам. Помните об этом. Я всегда молиться за вас стану.
Он привлек ее к себе и уткнулся носом в белый воротничок. Прошептал:
— Катя, Катя… Отчего мы несчастны так?
Девушка ответила:
— Нет, неправда. Я счастлива. Несмотря ни на что. Потому что люблю гения. Потому что гений был и есть в моей жизни. А на гениях — печать Божья. И у каждого свой крест.
Михаил Иванович поразился, как она его понимает. Лучше остальных, лучше всех. И ему нельзя ее потерять.
Искренне волнуясь, сказал:
— Потерпи же еще немного. Скоро ситуация с разводом решится. Я вернусь в Россию, и мы обвенчаемся.
У нее вспыхнули глаза:
— Павду говорите? Не обманываете меня?
— Правду, правду. Буду лишь с тобой — или же ни с кем.
— Верю вам. Стану ждать и надеяться.
— Жди и надейся. Рано или поздно мы соединимся.
Улыбнулась:
— Лучше бы, конечно, рано. Не на небесах.
— Постараюсь.
Долго они стояли, обнявшись. Майский ветерок шевелил волосы обоих. А привратница смотрела на них сквозь стекло парадных дверей Смольного и, расчувствовавшись, смахивала слезинки.
КОДА
Катя сдержала слово: за отца Пушкина замуж не пошла.
Он старел, болел, вновь уехал в Болдино, а потом умер в 1848 году.
Анна Петровна Керн-Виноградская до конца дней оставалось верной своему молодому мужу. Он старался как-то подзаработать, поддержать семью, но всегда у него это скверно получалось. В основном скитались по ее родным, жили за их счет, а еще она переводила с французского и печатала кое-что в журналах, но большого дохода получить не могла. Продавала подлинники писем Пушкина. Написала воспоминания о себе и о тех замечательных людях, что ее окружали. Строки мемуаров Анны Керн — уникальное достояние истории.
Как ни парадоксально, первым умер ее муж, Марков-Виноградский, заболев неизлечимым недугом. Это произошло в январе 1879 года. А спустя четыре месяца умерла и Анна Петровна. На 80-м году жизни.
Их единственный сын Александр вырос таким же неустроенным и неприспособленным к жизни, как его родители. Ничего у него не ладилось — ни учеба, ни служба, ни семья. Впав в депрессию, он покончил с собой вскоре после смерти матери и отца…
Весть о своем разводе Глинка получил в 1846 году, будучи в Мадриде. Он объездил пол-Европы, дал концерт в Париже, познакомился с Берлиозом — тот включил в свой исполнительский репертуар каватину из "Сусанина" ("В поле чистое гляжу") и лезгинку из "Руслана и Людмилы".
Срок заграничного паспорта заканчивался, надо было ехать в Россию. Долго жил в Новоспасском, снова захотел податься в Париж, но события 1848 года (революция, баррикады!) задержали его в Варшаве. Здесь, в тиши гостиничного номера, им написана увертюра "Ночь в Мадриде" и камаринская для симфонического оркестра. Не давал ему покоя "Тарас Бульба", но на оперу все-таки не решился — сочинил наброски к симфонии.
Возвратившись в Россию, жил у сестры, Людмилы Ивановны Шестаковой, в Царском Селе и писал мемуары. Здесь он и узнал о замужестве Кати Керн. Опечаленный, слег. Сильно болело сердце.
Чуть поправившись, по весне 1856 года убежал в Берлин. Там писал духовную музыку.
В январе 1857 года был на концерте Мейербера — тот играл и произведения Глинки. По дороге домой сильно простудился. Целую неделю держался жар. Но потом Михаил Иванович пошел на поправку, начал вставать с постели, подходить к пианино. 3 февраля у него случился удар и произошла неожиданная остановка сердца. Похоронен был в Берлине на лютеранском кладбище.
Но Людмила Ивановна Шестакова стала хлопотать и добилась перевозки тела в Россию. Эксгумированный гроб упакован был в коробку из картона, на котором для надежности кто-то написал: "Фарфор". Удивительное совпадение! Помните:
…Веселися, Русь! наш Глинка —
Уж не Глинка, а фарфор!
Или не совпадение?..
Катя ждала его десять лет — с 1844 по 1854 годы. Иногда он писал ей из-за границы — чаще из Мадрида, где ему особенно нравилось, где он сочинил бессмертную "Арагонскую хоту", нанял слугу-испанца и учил испанский язык. Но ни слов о любви, ни тем более о женитьбе больше не было; даже после известия о его разводе.
Кате