Глухо звякнула миска. Когда Дина ушла, Ярик подполз к еде и застыл на месте. В миске лежала запеченная кисть. Человеческая кисть со скрюченными пальцами, запястье обхватывали потемневшие от высокой температуры часы, стекло лопнуло. Всхлипнув, он отбросил миску в сторону. В этот день Дина больше ничего ему не принесла. На второй день тоже. В руке завелись личинки, и от нее стал исходить душок.

В начале четвертого дня Ярик, захлебываясь слезами, съел руку. Всю, до последней косточки.

Дверь в комнату Маргариты Ивановны приоткрылась.

– Мама, к тебе можно? – Дина заглянула в комнату.

Молчание.

– Спасибо. Я ненадолго.

Девушка зашла в комнату и присела на край кровати. Недовольно заскрипели пружины.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, накручивая на палец грязный локон. – Хотя не надо, не говори, я знаю, что тебе нельзя говорить, лучше молчи…

Она заботливо поправила чепчик на голове Бабули.

– Ты хочешь есть? – немного неуверенно спросила она.

Снова гробовое молчание.

– Ты хочешь есть? Мама! Я к тебе обращаюсь! – сердито крикнула Дина. Маргарита Ивановна продолжала хранить молчание. Дина засмеялась.

– Извини, что я накричала. В последнее время у меня так болит голова…

Она подошла к окну и тупо уставилась в заколоченные доски.

– Тебе не темно здесь? – Дина обернулась. – Знаешь, я тут подумала… Хватит тебе здесь сидеть. Я хочу, чтобы ты спустилась вниз.

Она стала мурлыкать какую-то песенку, продолжая накручивать локон. Она не замечала, что тянула все сильнее и волосы уже начинали трещать.

– Олежа тоже приболел. Ты знаешь, я сначала не поняла и… – Словно испугавшись своих слов, девушка закрыла рот рукой, потом прыснула:

– Не обращай внимания. Просто я все время думаю о Нем…

Она о чем-то задумалась, глядя на неподвижное тело.

– Что тебе приготовить, мама? У нас полно еды, – шепотом сказала она. Бабуля пропустила эту реплику мимо ушей.

– Я знаю, что ты будешь! – воскликнула Дина, широко улыбнувшись. – Ты всегда мечтала попробовать что-то восточное. Помнишь? Мама?

Девушка пристально посмотрела на лежащее на кровати тело, затем лицо ее исказилось ненавистью. Она резко дернула локон, вырвав клок волос вместе с куском кожи. Лоб окрасился кровью.

– Я сделаю для тебя собаку. Собаку по-корейски, – прошептала она и засмеялась.

Маргарита Ивановна снова предпочла промолчать.

Следующие дни Ярик отмечал уже наугад. Где-то в глубине сознания он убеждал себя, что занимается совершенно бесполезным делом, и тем не менее продолжал это делать. Заканчивалась вторая тетрадь, от карандаша остался крохотный огрызок.

Сегодня к нему пожаловали еще гости. Две огромные темно-серые крысы, каждая размером с подросшего котенка. Они зашли внутрь клетки, деловито обнюхивая тряпки, с любопытством поглядели на то, что осталось от Митрича, чинно прошествовали мимо Ярика и так же неторопливо вышли.

Как в зоопарке. Ярику захотелось засмеяться, но вместо этого из горла вырвались хлюпающие звуки. Боже, как смешно. Эти твари были похожи на посетителей зоопарка, и они даже не удосужились остановиться возле тебя. Ха-ха.

Ты превратился в такое дерьмо, что даже крысы не удостоили тебя своим вниманием.

Уже позже Ярик подумал о том, что мог бы попробовать поймать крыс на обед. По крайней мере, это лучше, чем чья-то рука.

Шмель услышал скрежет ключа в замке и завертел головой.

Это Она.

Он радостно замычал, увидев Ее. Несмотря на нестерпимую боль в руке (с недавних пор она почему-то стала короче по локоть), он любил Ее.

Он обиделся на Нее один-единственный раз, когда Она не разрешила ему разобраться с этим проклятым сопляком, Шевцовым. Он хотел разорвать его на части, и даже крепкая клетка не смогла бы удержать его, но Ей это не понравилось… Значит, так надо. Но он все равно доберется до него…

Собственно говоря, Шмель давно забыл, по какой причине он вообще искал Шевцовых, но сейчас это уже не имело никакого значения. Тридцатичетырехлетний мужчина с высшим образованием, правая рука некогда самого влиятельного наркоторговца округа, лежал на грязном полу прикованный цепью в собственных экскрементах и медленно умирал. Организм был обезвожен, раненая нога почернела и гноилась. Сегодня утром Она отрезала ее, но от обрубка все равно исходил страшный гнилостный запах.

«Твое тело должно быть чистым», – ласково говорила Она, и Шмель, стиснув до хруста остатки зубов от сумасшедшей боли, нашел в себе силы улыбнуться. Ради Нее он готов на все. Ему очень хотелось пить, и он лакал собственную кровь, вытекающую из культи ноги.

– Здравствуй! – Он замычал, поднимаясь на четвереньки. Она включила свет.

– Сегодня особенный день. – Ее голос звучал тепло и ровно, как слегка грустная, ностальгическая мелодия о давно минувших временах, прекрасных и незабываемых.

– Ы-ы-ы-ы…

– Мы с тобой будем готовить. – Она закрепила на оставшейся ноге Шмеля какой-то браслет, от которого шла цепь к потолку. – Знаешь, Малыш, – сказала Она, – ты должен слушать внимательно и запоминать.

Малыш, то есть Шмель, в знак согласия закивал.

– Сегодня мы будем готовить корейское национальное блюдо. Ты знаешь, что любят корейцы?

– Ы-ы-ы!

– Правильно, собак. Прежде всего собаку подвешивают за задние лапы. Затем ее бьют палкой. Знаешь, зачем?

– Ы!

– Чтобы все тело напиталось кровью. Мясо становится нежным и сочным.

Шмель потер культей руки нос и чихнул. Почти как собака.

– Потом тело собаки протыкается в нескольких местах палкой. Палка должна быть с тупым концом, чтобы дырки были большие и стекла вся лишняя кровь.

Он закрутился от нетерпения.

– И только после этого с собаки сдирается шкура. Только помни самое главное правило. – Она подошла вплотную к мужчине и с печалью в голосе сказала: – Собака должна быть жива как можно дольше. Иначе мясо будет невкусным. Ты поможешь мне, Малыш?

Она приблизила свое лицо к нему и – о Всевышний!!! – поцеловала его!

– Ты просто прелесть.

Шмель зажмурил глаза от удовольствия. Она стала крутить лебедку. Вскоре тело Шмеля медленно покачивалось в воздухе, напоминая большую рыбу, которую рыбаки подвесили к мачте. Она запела.

Шмель радостно заворчал. Господи, как ему нравился Ее голос! Стальной браслет до мяса разрезал кожу на щиколотке, и он непроизвольно застонал. Она гневно взглянула не него, и он сразу замолчал. Она медленно раздела его, продолжая напевать грустный мотив. Вскоре на Шмеле ничего не было. Полюбовавшись на подвешенное тело, Она куда-то ушла.