городе, граф в сопровождении своих рыцарей отправился к полуразрушенным Иерусалимским воротам.

Никогда прежде не доводилось ему видеть город, до такой степени оказавшийся на грани гибели, и масштабы разрухи поразили его. Хуже зрелища были запахи — тут воняло как в склепе. Не удивляло, что люди, грузившие в телеги трупы, закрывали нос и рот шарфами. Андре Генрих обнаружил у восточной стены, взобравшимся на груду развалин с целью оценить вред, причиненный саперами и камнеметами сарацин. Завидев Генриха, де Шовиньи скатился с кучи с такой поспешностью, что подвернул лодыжку и обрушил на головы стоявших поблизости поток цветистых ругательств. Ухватив молодого графа за руку, Андре увлек его к ближайшему строению — разграбленной лавчонке, принадлежавшей некогда аптекарю. Расположившись среди разбросанных ступок, пестиков, разбитых пузырьков и банок, Генрих поведал другу скверные новости, даже не пытаясь подобрать слова с целью смягчить пилюлю. В комнате было темновато, но было заметно, как побледнел Андре.

— Ладно, у Ричарда хотя бы уже заготовлена речь, — пробормотал он, раскидывая ногой склянки, чтобы проложить дорогу к дощатой скамье. Сев, рыцарь заметил недоумение Генриха и натужно улыбнулся: — Личная шутка, парень.

Сняв с пояса флагу, Андре от души приложился к ней.

— Полагаю, с моей стороны опрометчиво надеяться, что вы захватили с собой вина? Будь прокляты эти сарацины, которые вылили в этом городе все до капли. — Де Шовиньи отпил еще глоток, передал флягу Генриху, потом неохотно поднялся. — Лучше покончить с этим. Пойдем, разыщем Ричарда.

Графа перспектива разговора не радовала, и он хорошо приложился к фляге, прежде чем возвратить ее.

— Я едва поверил собственным глазам, когда увидел знамя Ричарда. Скажи, Бога ради, Андре, как ему это удалось?

— Будь я проклят, если знаю, — отозвался рыцарь с кривой ухмылкой. — А мне довелось присутствовать при этом. Я всегда шутил, что люди пойдут за ним хоть в пучины ада. Вот вчера они и пошли.

Когда они вышли наружу, Генрих чуть не задохнулся от смрада. И вскоре обнаружил причину: мимо проезжала еще одна груженная трупами повозка. Но посмотрев на телегу, граф нахмурился.

— Ради всего святого, что...

— А, ты про это? — Андре прикрыл нижнюю часть лица кольчужным воротником, дожидаясь, пока повозка проедет. — Сарацины перерезали всех до единой свиней в городе, потому как их Святая книга считает свиней нечистыми животными. Туши стащили на церковный двор, а потом эти сукины дети бросили в кучу и тела убитых франков. Это подразумевалось как смертельное оскорбление, поэтому наши парни отплатили им той же монетой — наших павших погребли, а свиней мы бросаем за стену вместе с трупами сарацин.

Генрих смотрел вслед телеге, направляющейся по улице к Аскалонским воротам. Его отец любил цитировать Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом... время войне, и время миру». Святая земля испила долю войны более чем достаточно. Когда же наступит время миру?

— Много убитых, Андре?

— Мы еще не знаем. Когда город берут приступом, кровопролития не избежать. Кто сумел укрыться в замке, тот выжил. Кто не успел, тот погиб. Саладин не хотел резни, потому как намеревался вынудить гарнизон замка к сдаче до подхода короля. Султан пытался удержать своих людей, но без особого успеха. Но предоставлю Ричарду самому рассказать тебе об этом.

Де Шовиньи стал карабкаться по камням к зияющей в стене дыре, и Генрих последовал за ним.

— А где он? — Когда Андре сообщил, что король в своем шатре, у графа все похолодело внутри.

— Король не болен? — вырвалось у него, потому как очень не похоже было на Ричарда прохлаждаться в шатре среди дня.

Генрих с облегчением выдохнул, когда рыцарь покачал головой. Ведь чтобы захворать в Яффе, достаточно просто надышаться этим отравленным воздухом. Граф вздрогнул при мысли, что город очень похож на зачумленный.

— Он вполне неплохо себя чувствует, — продолжил Андре, усмехнувшись спутнику поверх плеча. — У него гости.

И уж потом открыто рассмеялся, глядя на озадаченное выражение лица Генриха. Но наотрез отказался от дальнейших объяснений, пока они не пришли в расположенный с внешней стороны стен лагерь.

Подойдя к королевскому шатру, Генрих услышал доносившиеся изнутри оживленные голоса. Когда их впустили, глазам его предстала сцена почти нереальная, поскольку дядя принимал нескольких эмиров Саладина и мамлюков, сидя, скрестив ноги на подушках, а те хохотали, угощаясь фигами, финиками, кедровыми орешками и сыром. Ричард вскочил с радостным криком. Радушно обнимая племянника, он успел одновременно прошептать вопрос, предназначенный только ему одному, и нахмурился, услышав столь же тихий ответ. Но улыбка, обращенная к сарацинским гостям, была ровно и непроницаемой.

— Вы знакомы с сыном моей сестры, графом Шампанским, — любезно провозгласил король. — Ныне повелителем Иерусалима.

Генрих уже встречался со всеми этими людьми, которые оставались в приязненных отношениях с английским государем даже в самые черные дни священной войны между двумя народами. Абу-Бакр состоял канцлером при брате Саладина аль-Адиле. Они с Ричардом почти сдружились за время мирных переговоров. Айбак аль-Азизи, мамлюк, возглавлял караван, который разграбил Львиное Сердце, но обиды явно не держал. Саньят ад-Дин служил писцом у аль-Адиля, а Бадр ад-Дин Дильдирим аль-Яруки являлся властителем Тель-Башира и был эмиром, высоко стоявшим в фаворе у султана. Гости радушно приветствовали Генриха, которого не в первый уже раз посетила мысль, что его дядя легче находит общий язык с мусульманскими противниками, чем с французскими союзниками.

— Я как раз говорил послам, что у ислама не было правителя более выдающегося, нежели их султан, — пояснил Ричард Генриху. — Поэтому я не понял, почему он отступил сразу по моем прибытии. Я не успел даже полностью облачиться и высадился прямо в морских сапогах.

— И что они тебе ответили? — поинтересовался граф, прекрасно знавший, что не все улавливают анжуйский юмор. Филипп вот определенно его не переваривал.

— О, только рассмеялись, — сообщил король, и Генриху оставалось удивляться, что эти люди так легко обмениваются шутками, тогда как еще вчера могли обмениваться ударами.

Он нашел этот знак обнадеживающим, потому как взаимное уважение — прочное основание для мира, а граф страстно желал для Утремера мира, будучи убежден, что это единственный способ сохранить королевство Иерусалимское.

Беседа продолжалась в том же ключе — наполовину в шутку, наполовину всерьез. Жоффруа, туркопол тамплиеров, к услугам которого Ричард прибегал в отсутствие Онфруа Торонского, переводил для обеих сторон. Король выразил сожаление, услышав о болезни аль-Адиля, и пожелал