Никто не ответил. Он позвонил снова. Опять ничего. И тут его охватило дурное предчувствие. Убедившись, что никто не идет по лестнице, он решился выбить дверь. Не слишком деликатный поступок, но ему не до церемоний…

После второго удара ногой старая дверь поддалась. Ари осторожно вошел в прихожую.

— Мари? — позвал он неуверенно.

Никто не ответил. Он заглянул в пустую гостиную, потом в кабинет. Там ее тоже не оказалось. Коснувшись пальцами книжного шкафа, он вспомнил мгновения, которые они провели вместе, роясь в компьютере геолога. Прошло всего-то несколько дней, а казалось — целая вечность.

Он вышел из кабинета и направился к спальне. Вроде бы все в порядке. Постель застелена. Все на месте. Может, Мари уже давно сюда не заходила.

Вернувшись в коридор, Ари заметил свет под дверью ванной. У него перехватило горло.

Он бросился вперед и тихонько постучал по стенке:

— Мари? Ты тут?

Осторожно толкнул дверь. То, что он увидел, поразило его, словно удар тока. А ведь он ожидал чего-то подобного. Но разве можно подготовиться к жестокой правде?

Молодая женщина лежала в ванной, голая и неподвижная: кожа уже посинела, голова закинута назад, глаза уставились в потолок, а правое, рассеченное запястье испачкано красным. Рядом на полу в луже крови валяется пустая бутылка из-под водки.

Ари медленно соскользнул по двери на пол и, скорчившись, обхватил голову руками.

Этот последний удар добил его. Уничтожил окончательно. И здесь, в тишине и зловещей белизне тесной ванной комнаты, он заплакал, зарыдал так сильно, что понял: он оплакивает не только Мари, но и все остальное. Поля Казо, Лолу, никчемность этого затянувшегося расследования, завершение которого, в сущности, не принесло ему никакого удовлетворения.

Сотрясаемый рыданиями, он страдал от мучительного одиночества и чувства опустошенности, заброшенности. От ощущения пустоты. Казалось, не осталось никого и ничего, на что он бы мог опереться. Кшиштоф на другом конце света, Ирис рядом с братом, ЦУВБ для него больше ничего не значит, а Лола… Лолу он потерял так давно!

Прислонившись спиной к двери, с мокрыми от слез руками, он узнал горько-соленый вкус депрессии, своей давней спутницы, которая на самом деле не покидала его никогда.

Укрывшись в первом попавшемся баре, Ари приканчивал одну порцию односолодового за другой, пока взгляд официанта не стал откровенно осуждающим. Подвыпивший, он все же пересек Париж за рулем кабриолета MG-B, утонув в музыке со своей неизменной кассеты. Из динамиков вырывался пронзительный голос Брюса Спрингстина:

Baby this town rips the bones from your back

It’s a death trap, it’s a suicide rap

We gotta get out while we’re young

Cause tramps like us, baby we were born to run.[77]

Он припарковал старую англичанку возле дома у Порт-де-Баньоле. Сюда он приехал не раздумывая, словно необходимость увидеть отца была продиктована инстинктом самосохранения. Выключил двигатель, с трудом выбрался из машины и, цепляясь за перила, поднялся по лестнице.

Нетвердо держась на ногах, Ари потер лицо ладонями и выпрямился. Как обычно, старик, шаркая подошвами, долго подходил к двери.

— Здравствуй, папа.

— Надо все время менять имя, если не хочешь, чтобы тебя обозначили.

Ари тяжело вздохнул. Он закрыл за собой дверь и прошел за отцом в гостиную. Раз в жизни он не исполнил свой ритуал — не стал убираться на кухне, пока Джек Маккензи смотрел телевизор. Вместо этого наполнил два бокала виски и сел рядом со стариком.

— Держи, папа.

— Доктор говорит, мне нельзя пить.

— Доктора все придурки, папа. Держи. В Каол Айла cask strength[78]больше пятидесяти градусов, оно только поднимет нас на новую высоту.

Шутка заставила семидесятилетнего старика улыбнуться. После чего с пресыщенным видом он включил телевизор.

— Как ты себя чувствуешь, папа?

— Раскрытым и заподозренным в реформаторских и мессианских наклонностях.

— Ты меня достал. Не надо все время пялиться в телевизор. Лучше бы пошел прогулялся, погода отличная.

— Я говорю все шиворот-навыворот, чтобы сказать что-нибудь настоящее.

Ари пожал плечами и отпил глоток виски, поудобнее устраиваясь в кресле. Голова кружилась, но это ощущение нельзя было назвать неприятным. Здесь он, по крайней мере, чувствовал себя на своем месте. В правильном месте. Возможно, единственном, которое способен выносить. Безумие отца даже успокаивало его — таким оно было верным и неизменным.

Наконец Джек выключил телевизор и посмотрел на сына:

— Ты схватил убийцу Поля?

На этот раз Ари едва ли не пожалел, что отец задал ему осмысленный вопрос. Уж лучше бы продолжал молчать.

— Да, папа… В каком-то смысле.

— То есть?

— Он мертв.

Старик кивнул:

— Значит, тайна Виллара в безопасности…

Борясь с опьянением, Ари подвинулся поближе к отцу:

— Нет, папа, все шесть страниц давно уже найдены, и…

— Да-да, про шесть страниц я все знаю. Ари, я еще не совсем впал в старческий маразм. Я сумасшедший, но это не то же самое. Нет. Я говорю про седьмую страницу.

Ари нахмурился:

— Седьмая? Какая еще седьмая страница?

По лицу старика скользнула улыбка:

— Тссс…

— Какая седьмая страница, папа?

Джек оперся о подлокотники кресла и медленно встал. В своем поношенном халате он с усилием пересек комнату и открыл ящик под телевизором. Плохо соображавший Ари проводил его озадаченным взглядом.

Бурча что-то себе под нос, Джек порылся в ящике и наконец извлек из него большой пожелтевший конверт, вернулся и протянул его сыну.

Аналитик медленно открыл конверт, изумленно поглядывая на отца:

— Что это такое?

Вместо ответа старик снова сел в кресло, взялся за пульт и включил телевизор.

Ари дрожащими пальцами вытащил старый пергамент, стараясь его не повредить. Он тут же узнал руку Виллара из Онкура, а вверху страницы — знак ложи компаньонов долга, в которую входили его отец и Поль Казо: «L:. VdH:.». Он не поверил своим глазам.

— Как получилось, что мне никто не сказал о существовании этой страницы? И почему… ты не говорил мне, что она у тебя, папа?