От неожиданности я резко выпрямляюсь и бью темечком в полку-потолок. Зажмуриваюсь в ожидании, что центнеры осыпавшихся томов немедленно погребут меня под собой… Кажется, обошлось.

Выбираюсь на четвереньках. Два молодых красивых араба в клетчатых рубахах навыпуск следят за моими телодвижениями, улыбаясь настолько белозубо, словно сошли со стоматологической рекламы. «И разбивается на части, вооруженный до зубов, внезапно выпрыгнув из пасти рекламы пасты для зубов»[35]. Один из них протягивает руку и помогает мне подняться. Говорит при этом что-то по-французски. «Мерси! – говорю я. – Мерси боку! Шерше ля фам! Се ля ви! Оревуар!»

Квадратный вход ведет дальше, над ним на белой бумаге написано большими черными буквами: «Benotinhospitabletostrangerslesttheybeangelsindisguise». Будь я знатоком Шекспира, непременно воскликнул бы: «А, так это же наш старина Вильям, фраза из его пиесы „Перикл, князь тирский“! Но я не знаток Шекспира, поэтому ничего не восклицаю, а с трудом перевожу: „Не будь негостеприимным к незнакомцам, дабы им не быть ангелами в маскировке“. Бред какой-то… Иду дальше, в этот самый проход. Там должна быть четвертая комната. Всего лишь четвертая, а не, к примеру, четыреста сорок восьмая. Там ждет меня Евгения – мастерица загадок.

Иду влево, в глаза бросается плакатик: «Русский район». Прямо так и написано. Стоят книги – наши, советские. Глянцевый Лермонтов, строго-дерматиновый Пушкин, потрепанный Василий Белов. И, конечно, Ленин – почему-то на английском. Много тут чего есть, нет только Жени. Пробираюсь еще через два зала и наконец-то нахожу ее. Она сидит на низком диванчике, покрытом цветастым лоскутным одеялом, и читает толстенный том. Рядом сидит светло-коричневый парень в бородке и тюрбанчике и нашептывает Женьке что-то на ухо. Что, подлизы и в Индии появились? Или это местный, парижский сикх?

Для меня есть место на диване. Я приземляюсь.

– Ты ждала меня, милая? – спрашиваю.

– Привет, – Женя целует меня в щеку.

– Привьет, Дьима, мьеня зовут Ратур, – здоровается индус, протягивая руку. Я вяло отвечаю на пожатие, не интересуюсь, почему он умеет говорить по-русски и откуда знает мое имя. Ну, знает, и бог с ним.

Женя, оказывается, изучает подшивку журналов «National geographic» двадцатилетней давности. Смотрю на часы – еще минут тридцать здесь торчать, не меньше. И ничего тут нет экстраординарного – ни тайного сборища подлиз, ни шпионской сходки, просто библиотека. Поэтому я нахожу книгу на индийском языке и начинаю ее листать. Судя по пикантным картинкам – «Кама-сутра». Довольно занятная акробатика.

– Дьима, ти знаешь индийски? – спрашивает Ратур.

– Ни уха ни рыла.

– Извини, я не поняль.

– Не знаю я индийского. Это «Кама-сутра», да?

– Нет, это «Самара Хасиа Биака», учьебник секса. Ты любишь секс, Дьима?

– Я фанат секса, профессионал высшего разряда. – Женя реагирует на мои слова, бросает взгляд, почему-то скептический, и снова утыкается в журнал. – Вот эта поза как называется? – я показываю пальцем на картинку. – «Золотой пестик, смазанный вазелином, входит в нефритовую вазу снизу»? Примерно так?

– Перестань, Дим! – говорит Женя. Люди в зале оглядываются на нас, но мне плевать. Я хочу еды и секса – немедленно, и побольше. И пива хочу. Я грубое животное мужеского пола. Самец.

– Нет, это «кейра» и «нарвасадата» вместе, «полет орла», – терпеливо объясняет Ратур. – Очень сложный позишен. Такое могут делять только йога. Если ты хочешь так делять с твой дьевушка, вам надо соблюдать нияму, acaну, пpaнaяму, пpaтьяxapу и дxapaну.

– Да уж…

На картинке голый юноша стоит, широко расставив ноги, и не менее голая девица пышных восточных форм делает стойку на руках. Про остальные подробности позиции деликатно умолчу. Хоть я профессионал секса (и нечего смотреть на меня так скептически!), кажется мне, что подобная гимнастика вряд ли может доставить удовольствие. Впрочем, индусам виднее.

Ставлю книжку обратно на полку – вредно смотреть такое на голодный желудок. Наклоняюсь к Жениному ушку и шепчу:

– Я русский жеребец. Хочу тебя прямо сейчас!

– Мужчина, называющийся «Жеребцом», – шепчет в ответ Женя, – хорош собой, его тело восприимчиво к женской ласке, а член длинен. В любовном акте он тороплив и неаккуратен, самолюбив и неблагодарен. Его предпочитают рабыни, но не принцессы. «Кама-сутра», глава «Типы мужчин».

Я поперхиваюсь. Вот и разговаривай с такой ходячей энциклопедией. Что я могу процитировать ей в ответ? Отрывок из поэмы «Бородино»? «Скажи-ка, дядя, ведь недаром?..»

– Ладно, ладно, принцесса, – бормочу я. – Вот ужо доберемся до дома, тогда посмотрим, кто у нас тороплив и неблагодарен…

– Все, пойдем кушать! – Женя поднимается на ноги. – Так и не дал мне почитать, негодяй!

Я на седьмом небе от счастья.

* * *

Ресторанчик занимает два этажа узкого, в три окна, дома, втиснутого между такими же узкими старыми домами. Нам достается столик в углу, у самой входной двери. Интерьер напоминает дешевую забегаловку советских времен: корявые деревянные столы, грубо оштукатуренная стена, крашенная ярко-желтой масляной краской, ряд веселеньких кафельных плиток в цветочек – точно таких же, как в туалете моей покойной бабушки. Народу, однако – полным-полно. На черных досках мелом написано меню – само собой, на языке Александра Дюма. К нам подходит мадам лет шестидесяти с гаком, вся в морщинах, но вполне французистая, с гонором во взгляде. Женя делает заказ: луковый суп, достаточно прожаренный бифштекс, отварной картофель, овощи. Ничего особенного.

– Что тебе взять на десерт? – спрашивает Женя. – Мороженое?

– Только не мороженое, – сиплю я, еще не отошел от недавней простуды. – Есть тут что-нибудь не холодное? Как в тайском ресторане – помнишь, личжи в сиропе?

– Тут не тайский ресторан. – Женя поворачивается к мадам и начинает что-то выяснять, физиономия мадам делается еще более брюзгливой. – Ага, Дим, не холодный десерт только один – «Семулю».

– Давай «Семулю».

– Ты уверен, что будешь его есть? – во взгляде Женьки появляется таинственная лукавинка.

– Оно ядовитое?

– Это нежное суфле под клюквенным сиропом. Во всяком случае, здесь так написано, – Женя показывает пальчиком в меню.

– Пойдет! И пива закажи!

– Может, вина?

– Пива, пива! У меня от их красного сухого сразу изжога.

Приносят пиво. Через полчаса, когда наконец-то доставляют суп в горшочках, я уже влил в себя две кружки и слегка осоловел – в хорошем смысле этого нехорошего слова. Луковый суп вкусный. Ну, вы знаете, что это такое – ели, вероятно, не раз, когда бывали во Франции. Бурый бульончик, в нем плавают размокшие куски поджаренного хлеба и нити расплавленного сыра. «Достаточно прожаренный» бифштекс – как всегда, полусырой, так тут принято, но есть можно. И, наконец, приносят это самое «Семулю» в фаянсовой плошечке. Я в ажитации размахиваю чайною ложкой, готовлюсь вкусить нежнейшего суфле. Разгребаю клюквенный сироп и вкушаю. Физиономия моя вытягивается в откровенном недоумении.