– Слушай, – затейливо сказал Тариэл, – а спой мне какой-нибудь отрывок из твоей песни.

– Легко, – сказал Мимненос. – Только ты останови меня, когда тебе надоест.

И дракон добрым, глубоким гортанным басом начал петь:

Дар мы земной Хэтао принести не смогли,

Только песни несем из родной мы земли.

Тени плыли, как призраки в пору дождей,

Но явился к нам наш золотой чародей.

Насадил он сады, проложил в них аллеи,

И в садах своих чудных стал драконов лелеять.

Постаревшие змеи у Хэтао забыли раздоры,

Всё чарует их взоры, как родные просторы.

Всюду пагоды, рощи и счастье зверей,

Для драконов дворцы и драконьих друзей…

Однажды перед отбоем за железной дверью камеры Тариэла поковырялись, побряцали ключами, и дверь отворилась. К пленнику вошел сам Хсем, предводитель повстанцев и отец его возлюбленной Нестан.

Толстый кадж сел на стул у кровати и долго молчал. Тариэл тоже не хотел говорить. Он много раз твердил Хсему о своей эпопее под озером и планах по спасению Нестан. И теперь юноша понимал, что чем больше он будет настаивать на своем, тем больше будет походить на параноика.

– Слушай, как там тебя, – сконфужено начал кадж, – ты нас тоже должен понять. Ты действительно похож на храброго Тариэла и внешне, и по повадкам. Хотя я видел его только единожды. Он пришел ко мне, облученный, за день до своего великого подвига и ареста. Чем больше я смотрю на тебя, тем больше ты мне его напоминаешь. Но ведь это бред! – интонация Хсема из доверительной стала возмущенной. – Вдумайся только в свои слова. Драконы, ведьмы, какие-то гномы… Это же ерунда! А мы тут ведем войну, и каждый новый день нашего сопротивления – это действительно чудо. Ведь против нас объединились два могучих народа. Знаешь, месяц тому назад я и сам должен был оказаться в изгнании. Меня арестовали и объявили организатором подрывной акции на искусственном солнце. Ведь никто не мог поверить, что на такое самостоятельно способен какой-то школьник. Они вычислили, что юноша был у меня, по камерам слежения, установленным на станциях метро, и по радиоактивному следу. Был громкий процесс. Ведь я как-никак член верховного совета, можно сказать, третье лицо в дипломатической миссии. Поначалу я, конечно, все отрицал. Но, поняв, что это бесполезно, совершил безумный поступок. Процесс надо мной транслировался по всем каналам – ведь правительству нужно было очиститься перед великим драконом, честь которого была задета.

Незадолго до ареста я собрал брошенные юношей клочки письма из Каджети и понял, что все рассказанное им о коварстве Дэва – правда. Тогда-то я и проникся всей храбростью и отвагой смелого юноши, отдавшего жизнь, чтобы сказать людям истину. И вот, поняв, что меня неминуемо ждет участь изгоя, я на публичном процессе, перед десятком телекамер призвал народ к всеобщему восстанию, объявив, что дракон нас предал. Я вовсе не думал, что это что-то изменит, я просто хотел умереть, как герой, а не скитаться остаток жизни за пределами цивилизации. Но на следующий день вооруженные группировки подпольных организаций, давно ведущих войну против змея, штурмом взяли тюрьму, освободили меня и объявили своим предводителем. Чтобы не оказаться заложником боевиков, я стал активно развивать восстание. Мы захватили станцию телерадиовещания и в течение сорока часов бесперебойно транслировали подготовленные еще в подполье видеоматериалы о коварстве змея и бессмысленности войны. Когда трансляцию подавили, к нам присоединились уже сотни тысяч людей и целых восемь армейских дивизий. Далее в течение всего трех дней нам удалось захватить и блокировать юго-восточный сектор города с заводами и резервными складами вооруженных сил. Оружия у нас оказалось достаточно на месяцы сопротивления, но мы не думали, что продержимся и несколько дней. Все новые и новые части и целые толпы граждан переходили на нашу сторону. Нам удалось наладить снабжение продуктами и медикаментами. На некоторых баррикадах мы установили приемные пункты для перебежчиков. Почти все мое партийное крыло, опасаясь преследований за связи со мной, присоединилось к движению. Уже через неделю у восстания появился шанс овладеть всем городом, но, вероятно, по приказу из Каджети на фронте было объявлено перемирие, и на помощь федеральным войскам юдолян стали поступать вооруженные до зубов дэвиане.

К этому времени мы захватили весь юго-восточный сектор от центра до внешнего кольца обороны, включая и наш священный символ, которым стало озеро, где погиб славный юноша Тариэл. Но вот уже семнадцать дней, как объединенные войска захватили озеро и атакуют нас с его стороны. Дела наши плохи. Мы в блокаде. Под ружье встают женщины и старики. Медикаментов не хватает, не говоря уже о провизии и боеприпасах. Надземные ярусы сектора превратились в сплошные завалы. Всюду полыхают пожары. Даже здесь, в бункере, слышно, что творится снаружи. Все завалено трупами. Бои теперь ведутся, в основном, в подземных коммуникациях. Но скажу честно, вряд ли нам продержаться еще хотя бы неделю.

Хсем тяжело вздохнул, сильно потер себе лоб и замер, глядя в пустоту.

– Зачем я вам здесь? – тихо спросил Тариэл. – Отпустите меня. Ведь вы ничем не рискуете. А я обещаю освободить Нестан. По крайней мере, я постараюсь.

– Мы в блокаде, – с сожалением сказал кадж. – Нас держат в плотном кольце, и выбраться отсюда не так-то просто.

– Я солдат. Я много раз ходил в разведку и пересекал линию огня. Да и к вам я добрался от самого озера.

Кадж почесал ухо и пожал плечами.

– Ну что ж, иди, – просто сказал он. – Что с тебя взять.

Хсем встал, отодвинул стул и пошел к двери, махнув Тариэлу когтистой рукой. Он вернул юноше кинжал и вывел его из бункера в плохо освещенный туннель метро, по которому гулко проносились дрожащие ветры от далеких взрывов.

Тариэл спустился с железного крылечка к рельсам, а толстый кадж остался стоять у дверей с часовыми. Юноша обернулся, кадж поднял руку, и на его жабьем лице появилось некое подобие улыбки.

* * *

По туннелю туда-сюда сновали желтые погрузчики, неся перед собой зеленые ящики с боеприпасами. Иногда шумно проезжали мощные военные мотоциклы. Тариэл остановил один из них.

– Я хочу немедленно вступить в ополчение. У меня есть боевой опыт.

Мотоциклист молча кивнул Тариэлу, чтобы он садился сзади. Тариэл прыгнул на мотоцикл, и они поехали по туннелю.

Через час Тариэл был в строю. Из боекомплекта у него было все, кроме формы. Ее заменяла простая одежда и оранжевая повязка. Когда он выбрался на поверхность, была ночь, но мерцающие ракеты освещали сражение.

В первый же час боев его слегка зацепило. Снаряд попал в бетонную стену, Тариэла оглушило и окатило галькой, которую намешивают в бетон. Камешки не пробили даже одежду, но прижгли, как железная плеть. Тариэл немного подождал, пока восстановится слух, и полез дальше, на ту сторону.

Еще до рассвета он оказался глубоко в расположении противника. Тариэл вновь был у озера. Он сорвал повязку и сунул ее в карман. Теперь здесь был уже глубокий тыл союзных войск. Неподалеку с ревом работала батарея реактивной артиллерии.