кругу, обрастало подробностями вероятными и невероятными и всякий раз произносилось с весьма сочувственными нотками. При этом все знали, что экипаж расформирован, корабль сослан в моря, от Балтики весьма отдаленные, и толковать на эту тему весьма не рекомендуется.

Теперь обо всем этом можно говорить в полный голос. Но, право, как странно и больно: слова, которые мы читаем ныне о деформации социализма, о необходимости вернуться к ленинским принципам, к подлинной демократии, стоили Саблину жизни, едва он поспешил адресовать их Брежневу.

Поспешил? Неужели же он должен был дожидаться апреля 85-го?

Флот — тонкая и сложная материя, на которой сразу же отзывается любое нездоровье общественного организма, будь то взяточничество, наркомания или засилье бумаг. Корабль — модель государства в миниатюре. Лихорадит страну — трясет и корабль. В те недоброй памяти годы флот лихорадило, как никогда. Именно тогда начался расцвет «дедовщины», повалил черный дым аварийности. Корабли горели, сталкивались, тонули. В 1974 году загорелся, взорвался и затонул большой противолодочный корабль «Отважный». Спустя год забушевало пламя на огромном вертолетоносце «Москва», гибли подводные лодки…

В грозных приказах причиной всех несчастий чаще всего называлась «халатность должностных лиц». Но у этой «халатности» были длинные и разветвленные корни…

Владимир Высоцкий, ровесник Саблина и любимый его поэт, выкрикивал под гитарный бой горькие слова:

И нас хотя расстрелы не косили,

Но жили мы, поднять не смея глаз,

Мы тоже дети страшных лет России —

Безвременье вливало водку в нас…

Капитан 3-го ранга Саблин посмел вскинуть голову, поднять глаза, возвысить свой протестующий голос… Он поднялся на мостик корабля, взошел на эту трибуну, прекрасно сознавая, что поднимается вместе с тем и на эшафот…

«Я долго был либералом, — писал Саблин в своем прощальном письме жене, — уверенным, что надо что-то чуть-чуть подправить в нашем обществе, написать одну-две обличительные статьи, что-то сменить… Так было примерно до 1971 года. Учеба в академии окончательно убедила меня в том, что стальная государственно-партийная машина настолько стальная, что любые удары в лоб будут превращаться в пустые звуки…

С 1971 года я стал мечтать о свободной пропагандистской территории корабля. К сожалению, обстановка складывалась так, что только в ноябре 75-го возникла реальная возможность выступить… Что меня толкнуло на это? Любовь к жизни… Причем я имею в виду не жизнь сытого мещанина, а жизнь светлую, честную, которая вызывает искреннюю радость у всех честных людей. Я убежден, что в нашем народе, как и 58 лет назад, вспыхнет революционное сознание и он добьется коммунистических отношений в стране…»

Он увидел свой выход… Привести корабль в Ленинград — и в эфир: «Всем! Всем! Всем!!! Говорит свободный корабль «Сторожевой»…» И дальше — правду о положении в стране. «Граждане, Отечество в опасности! Его подтачивают казнокрадство и демагогия, показуха и ложь… Вернуться к ленинским принципам, к демократии и социальной справедливости… Уважать честь, жизнь и достоинство личности…» О, сколько же всего надо было успеть прокричать…

Его заветная тетрадь обрывается последней записью: «И ты порой почти полжизни ждешь, когда оно придет, твое мгновение!»

Его мгновение пришло 8 ноября 1975 года. В тот день страна праздновала не только 58-ю годовщину Октября, но и 70-летие первой русской революции…

А 7 ноября 1975 года Саблин писал в своей каюте под мокрый свист балтийской осени прощальное письмо родителям.

Незадолго до этого он поздравил их с 30-летием Победы. Теперешнее письмо было совсем о другом. Поймут ли? Простят?..

Отец не сразу понял, во имя чего Валерий ставит свою жизнь на карту. Лишь потом, когда на свидании в Лефортовской тюрьме у них состоится разговор, отставной капитан 1-го ранга Саблин, кажется, дойдет до сути мыслей своего среднего. Во всяком случае, осуждать его не станет, как ни настаивали советчики-доброхоты.

Мама же поняла одно: сын решился на верную гибель. Тут же отбила из Горького в Балтийск срочную телеграмму: «Получили письмо Валерия. Удивлены, возмущены, умоляем образумиться. Мама. Папа.»

Он не остановился. Его воспитывали на других принципах.

У Саблина с командиром были довольно ровные отношения, и он не хотел подвергать его унизительной, но все же неизбежной процедуре ареста. Поэтому он попробовал уговорить Васильева провести праздничный день на берегу. Но командир — кремень, с корабля ни шагу; в праздники служба правится еще круче, чем в будни.

— В двадцать ноль-ноль 8 ноября 1975 года, — рассказал А. В. Васильев, — ко мне в каюту вошел без стука замполит. Был он очень взволнован, слегка бледен… «Товарищ командир — ЧП!» Я вскочил: «Что случилось? Где?!» — «Там, в носу, в гидроакустической выгородке…»

Бросились вместе по трапам: люк за люком, палуба за палубой — вниз, вниз, вниз… Едва влетел в носовую выгородку, как над моей головой захлопнулась стальная крышка, лязгнули задрайки. Не сразу и понял, что произошло. Огляделся, увидел конверт с надписью «Командиру» и несколько книг из корабельной библиотеки. Письмо, в котором Саблин объяснял мотивы своих действий, ошеломило меня. Я выхватил из зажимов телефонную трубку — она молчала…

И все же это не был захват корабля в духе пиратских романов. Да, Саблин хитростью заманил Васильева в ловушку. Замполит выбрал наименьшее зло, которое мог причинить в этой ситуации командиру. Единственное, чем он мог оправдаться перед самим собой за вынужденно бесчестный поступок, — это мыслью, высказанной Чернышевским (она записана в саблинском конспекте): «Революционеру ради достижения его целей часто приходится становиться в такие положения, до каких никогда не может допустить себя честный человек, преследующий чисто личные задачи».

Собрав офицеров и мичманов в кают-компании, Саблин объявил о своем решении «превратить корабль в центр политической активности» и предложил каждому сделать свой выбор. Голосование проходило так: замполит раздал всем красные и зеленые кружки. Зеленый — «за», красный — «против». Зеленых набралось что-то около дюжины. Остальных закрыли в кубрике, хотя они и не собирались вмешиваться в ход событий. Сделано это было для того, чтобы потом их не обвинили в соучастии.

План Саблина был дерзок и на первый взгляд невыполним: перейти за ночь из Риги в Ленинград, войти в Неву. Стоять там до тех пор, пока ему не дадут возможность выступить по телевидению.

Замысел Саблина вполне мог удаться, если бы не одно обстоятельство. При съемке корабля с якоря выпрыгнул за борт некий мичман и добрался до подводной лодки, стоявшей в парадном строю перед «Сторожевым». Командир подводной лодки не поверил в сбивчивый рассказ мичмана, но все же доложил на берег, и спустя какое-то время — пока