из кухни доносится бряканье, шипение и бульканье. Я пересек кафе и прошел через распашные двери на кухню. Йоханна была тут, но даже не переоделась для работы.

Прижимая к уху телефон, она показала мне поднятый указательный палец — мол, «погоди!». Я осмотрелся по сторонам. Минутой раньше, минутой позже — непринципиально для разрешения ситуации в целом. Кухня сверкала чистотой после вечерней уборки, на столах ничего не было. Духовки и плиты холодные, чайники, кофеварки и миксеры ждали на своих местах.

Йоханна два раза бросила в телефон «да», а в завершение разговора — «именно» и «пока!». Затем она посмотрела на меня и, прежде чем я спросил, почему ничего не готовится, сказала:

— Акция протеста.

— Простите?

— Мы выражаем свой протест.

Одним из достоинств Йоханны всегда была откровенность. Я предположил, что именно эту черту характера она демонстрирует и сейчас, поэтому изо всех сил постарался понять, что Йоханна имеет в виду. Скажу прямо, я в этом преуспел.

— Вы проводите акцию протеста?

— Да, до двенадцати часов.

Лицо у Йоханны было худым и костистым, не знающий ее человек назвал бы его выражение суровым. Теперь мне показалось, что я с Йоханной не знаком.

— За что боретесь? — спросил я.

— За будущее.

— Против чего?

— Против застоя.

— Кто это «мы»?

— Работники. Мы.

Последнее слово из двух букв все мне разъяснило. Так я и думал.

— Имеет ли это отношение к тем обещаниям, что надавал вам Юхани? — спросил я, и в тот же момент услышал звук открывающихся распашных дверей.

На пороге показался Кристиан, которого почти парализовало при виде меня. Он тихо поздоровался, избегая моего взгляда, и сделал несколько нерешительных шагов на ту сторону кухни, где стояла Йоханна.

— Мы прозрели, — заявила Йоханна, — и увидели новые горизонты.

— Слова и интонация Юхани, — сказал я. — А застой — это я, так?

Никто из них ничего не ответил. Йоханна смотрела мне прямо в глаза, Кристиан разглядывал то ли пол, то ли свои кроссовки.

— Участвуют все? — уточнил я.

— Да, — ответила Йоханна.

— Не понимаю, — сказал я совершенно искренне. — Мы переживаем сейчас тяжелые времена, и нам нужно придерживаться тех же…

— Старых порядков, — перебила меня Йоханна. — В этом и проблема. Мы хотим перемен.

Накачанные мускулы Кристиана были напряжены, лицо горело. Его взгляд был прикован к кухонному комбайну на столе.

— Кристиан, — спросил я, — что Юхани тебе пообещал?

Йоханна повернулась, но не успела остановить Кристиана.

— Правление, — вырвалось у него.

— Членство в правлении акционерного общества, которое владеет Парком, не означает ровным счетом ничего, за это даже не платят, — сказал я, и Кристиан впервые посмотрел мне в глаза. Не знаю, доводилось ли мне видеть настолько сконфуженного человека.

— Вы разве не видите, — обратился я главным образом к Йоханне, но и к Кристиану тоже, — он обещает вам либо то, чего вы никогда не сможете получить, либо просто кормит вас нелепыми баснями, пустой болтовней?

— Обещания заряжают энергией, — снова без промедления ответил Кристиан.

— Энергией?

— Создают хорошее настроение. Настроение лучше, и…

Йоханна подняла руку, и Кристиан замолчал.

— Мы вполне адекватные люди, — сказала Йоханна. — Просто хотим, чтобы нас услышали.

Я знал, что мне не следует заводиться, но уже не мог себя сдерживать.

— А что, если Юхани не станет директором? — произнес я. — Ни теперь, ни потом? А что, если после этой вашей демонстрации и всего прочего Парком буду командовать все-таки я?

Мои вопросы, по-видимому, задели обоих. Кристиан, казалось, был потрясен и отнесся к моим словам недоверчиво, как если бы ему вдруг сообщили, что оазис на самом деле дальше и ему придется прошагать по пустыне лишнюю сотню километров. На скулах у Йоханны проступили желваки, которых я раньше не замечал. Ни один из них не вымолвил ни слова. Я повернулся и зашагал прочь.

Я сам открыл двери Парка, продавал билеты, носился взад-вперед по игровому павильону: проверял оборудование, раздавал инвентарь, следил за безопасностью. На улице было солнечно и тепло для такого времени года, поэтому нашлось не очень много любителей провести этот день в помещении. Тем не менее работы для одного человека оказалось многовато. Только я успел найти ботинок плачущему ребенку где-то в недрах «Клубничного лабиринта», как мне уже пришлось объясняться с разгневанным родителем, недоумевавшим, почему его чадо не попало на свое групповое музыкально-игровое занятие, а сам папаша остался без булочки с корицей и не смог выпить кофе в «Плюшке и кружке». В кассу выстроилась очередь за билетами. В тире с ружьями-тромбонами кто-то выстрелил в спину сопернику, но у меня не было времени просмотреть записи с камер наблюдения и выступить в роли арбитра, поскольку другой юный посетитель в «Пончике» на бегу врезался в пластмассовую перегородку и разбил себе нос. И мне нужно было срочно отмывать место происшествия от крови, соплей и слез и обрабатывать его дезинфицирующим средством. Кажется, на перегородку вылилось больше крови, чем помещалось в самом малыше.

В конце концов, когда мои силы были на исходе и я в изнеможении стоял посреди зала, не зная, куда бежать в первую очередь, пробило двенадцать и сотрудники вернулись на свои рабочие места. В этот момент мой телефон пропищал, сообщая, что пришло письмо по электронной почте.

Я открыл сообщение.

«Финская игра» отвергла мое предложение.

Я пошел в кабинет. По дороге обернулся. И Эса, и Самппа провожали меня взглядами, но сразу же отвернулись. Мне показалось, они хотели убедиться, что я наконец отправился в нужном направлении — то есть куда подальше.

Похоже, я всем тут стал как кость в горле.

Сейчас

1

Дождь усилился и стал более частым. Это первое, что я замечаю после того, как прихожу в себя. Пытаюсь отдышаться и все еще с трудом удерживаю равновесие. Лоб пульсирует и горит, как будто им били по стальной решетке, что соответствует истине. Я смотрю на человека в балаклаве, стоящего в пятнадцати метрах от меня на разгрузочной площадке. Он, в свою очередь, похоже, наблюдает за другим — человеком с клубничиной вместо головы, который валяется внизу на асфальте, а его полощет дождем под порывами ветра.

Всего мгновение назад «клубника» пронесся, рассекая воздух во мраке ночи и фонтанируя кровью. Теперь же огненно-красная пластмассовая ягода блестит на земле под струями дождя, как светящаяся вывеска ночного клуба.

Я