Мистина поднялся, взял ее на руки и уложил на постель. Сегодня он опять не уйдет до утра. Сделает еще один шаг по той жердочке над Огненной рекой. Но такова страсть: она манит молочными реками и кисельными берегами, а когда поймешь, что внизу полыхает губительное пламя, поворачивать назад уже поздно.

* * *

На крыльце сидели княжьи гриди, имевшие приказ не выпускать болгарского царевича наружу и не пропускать к нему никого, кроме пары слуг. Всю ночь Боян не спал: расхаживал по избе, казня себя за беспечность. За два года привыкнув к дружелюбию русов, он недооценил, насколько они недоверчивы. Достаточно узнав Мистину, почему-то думал, что ему, болгарскому царевичу и родичу князя, этот волк не опасен.

Казалось, послать гонцов гласно и законно – лучший способ спрятать их истинную цель. Но его взяли, как сома вершей. Три дня он ждал дорожную грамоту, веря, как дитя, что она обеспечит его людям безопасность, – а Мистина употребил эти три дня на подготовку засады. Мистина не обманулся мнимой открытостью Бояна, а сам привык не стесняться в средствах.

Порой Боян останавливался, опускался на колени перед иконой Иоанна Крестителя – он везде возил ее с собой и ставил в том жилье, какое занимал, хотя при русах прикрывал шелковой занавесью. Молился за упокой души Васила, Пламена, Явора, Велчо, Свилена и Наума. «Всех положили…» – погребальным колоколом звучал в памяти низковатый бесстрастный голос Мистины. Потом начинал молиться о себе, о сестре… При мысли о Марии обливала холодная дрожь. Пусть бы сам он трижды принял мучительную смерть – но сестра, ее дитя! Мария ничего не знала – зачем впутывать женщину в такие дела? К тому же она не шутя привязана к мужу и могла проболтаться. А теперь и ее жизнь висит на волоске. Мистина способен пожалеть ее не более, чем склонен к жалости вечно голодный волк.

Княгиня… Она ведь женщина… Поначалу, прибыв на Русь, Боян рассчитывал добиться доверия Эльги не без мысли о том, что та разлучена с мужем, одинока и удручена. Никакого распутства он, конечно, не замышлял: Эльга достаточно умна, чтобы оценить сердечную дружбу, а может, и принять душой благую весть о любви Христовой. Но оказалось, это почти то же, что пытаться шелковым платком перебить железный топор. Княгиня уже находилась под влиянием человека, которого Боян не мог обольстить ни красивыми речами, ни сладким пением, ни любезной повадкой, ни обещанием царских даров.

А к тому же гибель Марии – смерть ее или гнев Ингвара – выгодна княгине. Разобравшись в здешних делах, второй расчет Боян выстроил на греховной склонности Эльги к Мистине и надеялся, что она предпочтет мириться с соперницей, лишь бы держать Ингвара на расстоянии. Но Мистина ясно дал понять, что этот расчет неверен. Он и княгиня желают гибели Марии и ее дитяте. И он, Боян, сам дал им возможность этого добиться. Сам вложил в руки нож, намазанный бурым мутным отваром, что купил в маленькой скляночке за шесть милиарисиев на Месе, в лавке целебных и всяких прочих зелий…

Если бы Ингвар узнал о связи его жены-княгини и побратима… Голова горела как в лихорадке, сейчас Боян не думал, как трудно будет подобное доказать – ему об этой связи говорило больше чутье, умение читать взгляды и отзвуки голосов. Чувство общности между воеводой и княгиней, неуловимое ни зрением, ни слухом, которое он как-то улавливал всякий раз, как видел тех двоих разом. Сейчас важнее другое: Ингвар вернется лишь весной, а спасать себя и сестру нужно сейчас. Наступающим днем.

А сейчас в Киеве вся власть у этих двоих. Дружина слушает Мистину, бояре – княгиню. Ему, чужаку, к тому же христианину, помощи ждать не от кого. При нем на княжьем дворе находились лишь пятеро слуг, его багатуры жили в дружинном доме вне города, и сюда их не пропустили бы гриди Эльги и оружники Мистины. Дай он только повод – погибнет раньше, чем его две сотни юнаков узнают о ссоре. А потом и сами будут перебиты, при полном одобрении киевлян. Других христиан в Киеве слишком мало, и те – либо моравы, такие же чужаки, как он, либо торговые люди из дружины, полностью зависимые от Мистины. Князь из кожи вон лезет, пытаясь восстановить свою честь, но влияние победителя Греческого царства лишь растет. Да еще немного, вдруг с холодом в жилах осознал Боян, – и Мистина вовсе сочтет Ингвара в Киеве лишним. А его болгарскую родню просто стряхнет, как репей с подола рубахи.

Милосердия ни от Свенельдича, ни от княгини ждать не приходилось. Говорить же им, идолопоклонникам, о любви было все равно что убеждать морские волны.

Чудо… Мелькали в памяти обрывки из житий святых, где жестокий гонитель был вразумлен Божьей волей… Но Боян тряс головой, горько смеясь над своей самонадеянностью. Он не старец Василий из Царьграда. Такому худому христианину, как он, Господь спасительных чудес не пошлет.

Оставалось одно средство. У Свенельдича нет к нему ни доверия, ни жалости, зато у него есть ум. Только на него Боян и мог поставить.

Когда рассвело, он передал через десятского просьбу повидаться со Свенельдичем, и вскоре его позвали в избу княгини. Мистина сидел у стола, его телохранители – у двери, а Эльга – на ларе. Маленького княжича и его няньки не было, служанок тоже. Мистина отослал прочь все лишние уши.

– Будь жива сто лет, княгиня! – Боян вошел и поклонился. – Тебе уже известно, какое беззаконие было сотворено со мной и моими людьми?

– Мне известно, что ты собирался предать нас, – спокойно ответила Эльга. – И почему-то я не удивлена.

На лице ее видны были следы утомления: она тоже спала этой ночью очень мало.

– На моих людей было совершено беззаконное нападение! – упрямо повторил Боян и выпрямился, кладя руку на пояс.

Все же он был болгарским царевичем и христианином, а значит, стоял на голову выше всех этих варварских князьков, бояр и боярцев, кого греки без разбору именовали архонтами, то есть просто «главарями».

– Я довольно знала твоего Васила и могу понять: у него хватило бы отваги убить себя, чтобы сохранить тайны господина. Но вовсе не из страха за свою участь. В этом письме, – Эльга кивнула на пергамент на столе, – мы не нашли ничего тайного, но я уверена, Васил должен был передать главное на словах. И не Петру оно предназначалось. Ты можешь дать клятву на кресте, что это не так?

– Христианам не пристало клясться.

– Оставь! – Эльга слегка махнула рукой. – У меня на глазах ты целовал свой крест не меньше, чем наши люди, – она бросила еще отчасти недовольный взгляд на Мистину, – целуют свое оружие. Я хочу услышать правду. Если я тебе поверю, то до возвращения Ингвара с тобой и твоей сестрой не случится ничего дурного. Обещаю. – Она прикоснулась к золотому варяжскому обручью у себя на запястье. – Если же нет… сами боги избавят князя от союза с болгарами, обманувшими наше доверие.

– Княгиня, ты не поступишь так жестоко! Ты женщина, у тебя доброе сердце! Ради твоего собственного чада…

– У меня есть моя держава, – перебила его Эльга, немного с грустью, но и с решимостью. – Я терпела вас, пока думала, что вы ей полезны. Если же вы окажетесь ей вредны…

Она снова взглянула на Мистину, будто говоря: вот ваша злая доля. А тот усмехнулся краем рта: как раз ради собственного чада княгиня должна была избавиться от всех иных.