Бабка Гульда ухмыльнулась. Она знала и отца, и деда Хиторша. Были они здоровенные, могучие, в споре превыше любых доводов уважавшие кулак. И каково же им было видеть, как их потомок, первый богатырь и задира на деревне, улепетывает от невысокого заморыша…

— Так что Айки к свадьбе готовится, — улыбнулся Дождик. — Как вернется отец из столицы, усыновит меня — сразу посватаюсь… Эх, пора домой. Дел много, а я тут разнежился на солнышке.

Бабка Гульда искоса бросила на собеседника взгляд и вдруг заговорила очень мягко:

— А и впрямь местечко славное. Красиво тут. Вон, глянь, как солнечный лучик на льду играет. Вот туда и гляди, да глаз не отводи, да меня, старую, слушай, бабка Гульда зря говорить не будет, бабка Гульда всю как есть правду скажет…

Сейчас ее голос был «журчащим», как у самого Дождика, когда тот заговаривал чужую боль, горе или страх.

— Вот сыграешь ты свадьбу, приведешь молодую жену на пасеку, и заживете вы с нею дружно да славно. А если найдут вас невзгоды, вы вместе управитесь с ними. Долго с вами будет жить твой старый отец, и до самого дня, когда он мирно скользнет в Бездну, не будет меж вами ни ссоры, ни разлада, ни худого слова. Успеет он на внуков порадоваться — а детишек у вас с Айки будет полон дом. Хорошей женой будет тебе Айки, и не соврала она, что любовью своей будет тебя среди людей держать. А если и выйдут когда у вас раздоры да размолвки, то из ревности. Никогда Айки не приревнует тебя ни к девице, ни к вдовице. Одну соперницу будет она знать — Безымянку.

Дождик сидел неподвижно, словно окаменел, не сводя глаз с солнечного пятна на льду. Голос старухи сделался глуше:

— Тебе, сынок, пришлось выбирать между женщиной и рекой. Ты сделал правильный выбор: обе тебя любят, но река умеет ждать. Долго, очень долго жить тебе хорошей человеческой жизнью. Но время от времени будешь приходить на берег Безымянки. И пение струй, и шорох в ивняке, и игра солнечных бликов на воде будут говорить на понятном для тебя языке: «Я жду, возвращайся…»

Ветер не шумел в неподвижных ветвях старой ивы, уняли карканье вороны на другом берегу. Безымянка ловила каждое слово Гульды.

— Потом твоя жена уйдет туда, куда рано или поздно уходят даже верные жены. А дети — кто разлетится по свету, кто совьет гнездо неподалеку. Но даже те, кто останется рядом, не сумеют своей любовью удержать тебя в мире людей. Не потому, что плохие дети, нет. Так уж устроен мир: родители отдают детям столько любви, сколько имеют, а дети родителям — сколько могут… И однажды запоет в твоих жилах веселая речная вода, как пела в юности. Поспешишь ты на берег Безымянки, склонишься над гладью воды — и отразишься в ней не стариком, а юношей. Таким, каким полюбила и запомнила тебя речка. Засмеешься ты молодым смехом, и распахнет перед тобой струящиеся двери твой дом, который так долго ждал тебя. И начнешь ты свою вторую жизнь. Жизнь хозяина и защитника лесной реки.

Бабка Гульда вновь покосилась на неподвижного Дождика.

— А теперь я позову тебя, ты очнешься — и забудешь мои слова. Не для тебя они, Авишеджи Светлый Дождь, а для хозяина Безымянки, он их и запомнит. Человеку незачем знать свою судьбу, а водяному теперь будет легче ждать… Эй, сынок, очнись! Ты что это — задремал?

Дождик встрепенулся, захлопал светлыми ресницами, по-детски потер глаза:

— Ой, кажется, и вправду задремал… ты что-то говорила, бабушка?

— Говорила, что на свадьбу к вам с Айки заявлюсь. Не прогоните нищенку?.. А сейчас мне пора идти. Кое-кто уезжает из здешних краев, так я проститься хотела…

* * *

Еще два дня назад, едва заявившись в лагерь, Арби сообщил лесным молодцам, что на проезжую дорогу он с ними ходить не намерен. Повару помогать — пожалуйста, хворост собирать — сколько угодно, сидеть на дереве и высматривать опасность — когда скажут. А придорожные труды он с ними разделять не станет, ибо он певец, а не грабитель.

Другому бы разбойники за такие слова намяли бока. Чтоб не считал себя лучше других и не ставил шайке условий. Но поди его тронь, если потом об этом придется толковать с Уанаи! Атаманшу в отряде панически уважали, а потому красавчика, которого она привела с собой, оставили в покое.

Позже оказалось, что в остальном Арби — неплохой парень, не кичится тем, что он дружок атаманши (в чем была уверена вся ватага). Вечерами он развлекал новых приятелей веселыми песнями под возвращенную лютню. Так что к нему даже привязались, тем более что завистников у него в шайке не было, никто не рвался в любимцы к непонятной и опасной ксуури.

Сейчас Арби сидел на пне между бараком и лесом, без помех подставляя солнышку небритую физиономию и лениво трогая струны. Да, обычно он старался не играть и тем более не петь на холоде. Но сегодня душа просила музыки.

Арби перебирал — мгновение за мгновением — драгоценное воспоминание: вот он уходит из замка с волшебной ношей на плечах, белоснежные ручки обнимают его шею…

Всплыла в памяти песенка «С бережка на бережок» — о парне, который перенес девушку через реку. Улыбаясь солнцу и своим мыслям, Арби наиграл начало песенки.

И тут же недоуменно нахмурился: в лесу тонко запела дудочка, повторив прозвеневшую только что мелодию: «С бережка на бережок перенес меня дружок…»

Шуточки кого-то из парней?.. Нет, здешние обормоты придумали бы развлечение погрубее.

Неужели…

Да нет же, не может быть…

Арби наиграл первое, что вспомнилось: пару музыкальных фраз из старинной баллады «Горная фея».

«Ты ступаешь по цветам, пусть шипов на них не будет…» — плавно и немного грустно повторила дудочка за деревьями.

Арби вздохнул полной грудью. У него уже не осталось сомнений.

Он заиграл «Дорогу от песни до песни». Вещица простенькая, но что может быть сейчас более подходящим, чем дуэт менестреля, уговаривающего любимую бежать с ним из дома, и девушки, которая преодолевает страх и сомнения…

И сердце, как птица, забьется в груди,

Когда запоем с тобой вместе… —

уговаривала лютня.

Ветер стих, деревья застыли, не мешая объяснению без слов.

Возьми меня за руку и уведи

Дорогой от песни до песни, —

негромко соглашалась дудочка, словно учась у лютни нежности.

* * *

На этот раз горничная Бирита ехала не в карете среди дорожных сумок и сундуков. Она попросилась на козлы — погода славная, отчего не прокатиться? Подсаживая ее на деревянное сиденье, кучер галантно поинтересовался: не боится ли красотка, что разбойники, плененные ее румяным личиком, ринутся в погоню за каретой? На что Бирита храбро ответила: «Меня есть кому защитить!»

И теперь на козлах было весело. Куда веселее, чем в карете, где ехали четверо: сестры-близнецы, Челивис и лекарь Барикай, попросивший подвезти его до Джангаша.