Ваглити с окаменевшим лицом двинулся следом. В руке его словно сам собой возник нож. Быстро и чисто, под лопатку. Стражник умел убивать почти без крови.

Он уже был за пределом светлого круга, когда тьма развалилась и, словно кокон бабочку, выпустила хрупкую, призрачно-белую девушку. Беззвучно взметнулась она за спиной убийцы, вскинула руки и ребрами обеих ладоней ударила мужчину с двух сторон по шее.

Ваглити молча рухнул к ногам ксуури.

Обернувшийся Арби потерял дар речи. Стоял столбом и глядел, как его любовь склонилась над растянувшимся на каменных плитах стражником, тронула белыми пальчиками Жилу Жизни на его шее.

— Почему ты босая? Простудишься! — наконец произнес он с волнением.

Ксуури сочувственно посмотрела на него, как на безнадежно больного, и сказала спокойно:

— Затащи этого злодея в чулан. Запрем его, пока не очнулся.

Пока певец выполнял повеление своей богини, женщина подняла свой темный плащ, под которым только что, укрывшись с головой, лежала у стены.

— Готово, — вернулся Арби. — Что будет дальше?

— Теперь я выведу тебя за ворота.

— Как?

— Я превращу тебя в бабку Гульду.

В опасливом взгляде певца не было даже тени недоверия.

— Делай что хочешь… Но… умоляю, не забудь потом вернуть мне прежний облик!

* * *

— Посмотри, — тревожно сказала Дагерта мужу, — как мало снега залетает в ворота…

Она была права. Странно, что собравшиеся во дворе мужчины сами этого не заметили. Вокруг постоялого двора вилась бешеная круговерть. Снег вздымался и бился, как волны в штормовом море. Вал за валом шли в атаку на постоялый двор, разбиваясь о частокол и оседая сугробами. Но ни в открытые с вызовом ворота, ни через верх частокола, ни с небес метель-завоевательница не могла прорваться в «Посох чародея». С неба падали снежные хлопья, но Кринаш и Дагерта видели снегопады и посильнее.

— Снег сам по себе идет, как Безликие велят, — определился Кринаш, — а еще какая-то сила нас завалить старается. Но спасибо магу из Грайана — охранные чары не подвели.

— Это он, — судорожно лязгнул зубами Янчиал. — Он пришел за мной.

— Как пришел, так и уйдет, — сурово сказала Дагерта. — Сроду мы постояльцев не выдавали никому на съедение.

Они стояли под неспешно падающими снежинками — чета хозяев постоялого двора, Гилазар, два охранника и трясущийся от ужаса Янчиал. Торговцу хотелось остаться в доме, забиться в угол возле горящего очага. Но он чувствовал, что кошмары, которые лезут в голову, убьют его вернее и мучительнее, чем любой ужас, который может явиться взору.

Дагерта время от времени поглядывала на крыльцо — не выскочили бы из дому мелкие паршивцы, оставленные под присмотром Недотепки!..

Поэтому она и упустила момент чуда, заставивший мужчин слитно охнуть.

Обернулась — и замерла.

Гигантский сугроб, наметенный вьюгой прямо напротив ворот, глядел на женщину маленькими темными глазами. У Дагерты ноги подкосились — да, на нее глядит!

То же чувство испытывал каждый из стоявших во дворе.

Вот обрисовались в снежной пелене морда, шея, могучие лапы.

Вот легла у этих лап метель, как покорная рабыня.

Вот уже не пляска снежинок — густой, длинный, королевский мех серебрится на глазах у потрясенных людей.

Мощь Севера. Беспощадность Севера. Холодный гнев Севера.

Зверобог смотрел на кучку людей — и во взгляде его было обещание смерти.

«Я не могу войти, — говорил этот взгляд, — но я не уйду. Я буду ждать своего врага, словно тюленя у проруби. Страх изведет его, он сам выйдет из логова и на коленях поползет под удар моей лапы».

Люди поняли это невысказанное обещание — и страх сковал их сердца.

И тут раздался твердый голос Подранка:

— А что, Гранит, из такого не очень-то накоптишь окороков? А жаль! Как ты говорил: ежели в кашу покрошить…

Не такой уж забавной была шутка — но разбила корку льда на людских душах.

Хихикнула, как девчонка, Дагерта. Хохотнул Кринаш. Заулыбался Гилазар. Одобрительно заржал Гранит.

Закругленные уши зверя чуть шевельнулись. Он угрожающе мотнул большой головой — и вновь закутался в метель.

Отступил, скрывая недоумение и тревогу.

Эти люди вели себя непонятно.

Они не падали ниц. Не молили: «Пощади нас, Тяжелая Лапа!..» Не пели… почему они не пели?

Ни разу за свою долгую жизнь владыка Уртхавена не слышал человеческого смеха…

* * *

Мужские сапоги тяжело ступали по тонкому снежку, устелившему двор замка. Капюшон тяжелого плаща был накинут на голову, скрывая лицо. Рука в большой кожаной рукавице стискивала посох. Пронзительный старческий голос был полон трагизма:

— Коли я не ко двору да не ко времени, так и уйду, и уйду! Ежели тут гости знатные, так разве ж найдется время нищенке доброе словцо сказать? Бегают все, суетятся, старую женщину уважить некогда! Уж такой мир распроклятый, что как стал человек старым, так и выкидывают его за порог, словно ветошку драную…

Если бы на воротах стоял прежний часовой, он бы отметил, что горластая бабка стала вроде как повыше ростом. Но стражник лишь поинтересовался:

— Что ж ты, бабушка, на ночь глядя из-под крова уходишь?

— В Замковой деревне заночую! — огрызнулась Гульда. — Там народ уважительный! Там такого не водится, чтоб старого человека толкнуть и дальше побежать, не извинившись!

«Вот госпожа капризная!» — восхитился часовой. Но вслух не сказал ничего…

Бабка Гульда проковыляла по подъемному мосту, добрела до опушки и скрылась за деревьями. Стражник уже не глядел ей вслед — было бы на что глаза пялить!

А даже если бы и глядел — не увидел бы, как в подлеске под серебристый смех расстегнулся и упал на снег темный плащ. А под ним оказался Арби с посохом в руках и восседающая у него на закорках Уанаи. Точь-в-точь как ребятишки, играющие в «лошадки».

— Дальше я сама пойду! — заявила Уанаи.

— У нас же на двоих одна пара сапог! — возразил Арби, который нес бы и нес свою волшебницу хоть на край земли. — Не босиком же тебе по снегу!

— Можно и босиком, — возразила Уанаи. — Это же мои ноги, не чужие! Прикажу — не будут мерзнуть. Но зачем приказывать без нужды? На тебе большие рукавицы. Надень их мне, как носки.

Она вытянула перед грудью Арби свою маленькую ножку.

— Твои ступни похожи на белые водяные лилии, — сказал Арби, натягивая рукавицы на ее ноги и чувствуя себя полностью вознагражденным за плен и тревогу.

Лес принял и укрыл их…