во время богослужения и исполнения церковных треб, официально речи не могло быть. Всё, что он делал, всё его общение с верующими было несанкционированно. Ему приходилось встречаться с ними в лучшие времена в домике при церкви, в худшие времена это запрещалось, тогда он встречался со своими прихожанами на квартирах, разговаривал с ними по пути от церкви к дому, в электричке (поскольку он жил далеко от своего храма), по дороге в Москву и так далее».

Ушли в прошлое и другие реалии советского времени. Рассказ о них делает книгу французского автора удивительно полезной именно в России. Однажды Ив Аман вспомнил: «Сергей Аверинцев сказал, что мы живем во времена, когда эпоха веры ушла в прошлое. Не знаю, как точно это звучит по-русски, потому что я читал по-французски. Свойство этих времен, наверное, проявилось с особой силой именно в советской России, в тоталитарной стране, где атеизм был государственной религией, если так можно сказать. Но атеизм, религиозный индифферентизм – явление не только российское, но универсальное. А отец Александр – именно тот пастырь, который появился для современников, воспитанных как раз в такую эпоху. Поэтому личность отца Александра и его слова могут принести очень много не только в России, но и во всём мире… В общем, – закончил Ив Аман, – чтение Александра Меня помогает быть христианином».

Остается только понять, почему французскому писателю удалось то, что не сумел сделать никто из нас. Скорее всего, по той причине, что он хотя и знал близко о. Александра и не случайно считает себя его духовным сыном, однако всё же смотрел на его «труды и дни» глазами человека с Запада, пусть не совсем, но всё же со стороны, и поэтому видел и, главное, фиксировал то, что не смог увидеть никто из нас. Ив – человек в высшей степени скромный и смиренный. О своих личных отношениях с о. Александром Менем он не говорит нигде, и поэтому заметить, до какой степени в этой книге много личного, нигде более не сказанного и, я бы сказал, лирического, сможет только самый внимательный и искушенный читатель.

Однако, подобно книге о. Софрония (Сахарова) о старце Силуане, и это есть рассказ, написанный учеником об учителе, своего рода «Воспоминания о Сократе», но только не те, что оставил Ксенофонт, а такие, какие мог бы написать Платон, если бы ему хватило смирения не вкладывать в уста Сократу свои собственные мысли. Не сказать об этом я просто не мог.

Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя советским режимом это было строжайшим образом запрещено, не боялся проповедовать и говорить с незнакомыми людьми о вере (чего не делал почти никто из приходских священников), более того, говорить о вере с детьми, что вообще считалось уголовным преступлением. Не боялся языка своей эпохи и, в отличие от практически всех своих собратьев, умел, подобно апостолу Павлу, говорить о Христе с «язычниками» на языке этих «язычников». Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, опыт очень разный и порою взаимоисключающий, и это получалось у него удивительно хорошо, ибо он делал это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.

Глубоко укорененный в традиции, знавший православие не по книгам, но выросший в катакомбах предвоенного времени, он весь был обращен в будущее. В его руках Библия становилась компасом, который верно указывает пути в грядущее. Именно в этом и заключается его подвиг.

«Наша страна, – сказал как-то о. Александр Борисов, – будет в большинстве своем гордиться, что в условиях советского режима, в условиях, когда всё было направлено на то, чтобы не появились такие люди, как о. Александр Мень, и такие книги, какие он написал, что в этих условиях жил такой замечательный человек, который открывал нам Божью любовь. Через любовь, которую Бог дал его сердцу, он приводил и еще будет приводить тысячи и тысячи людей к истине, ко Христу, к добру и созиданию».

Публикуется по: Чистяков Г. Послесловие // Аман Ив. Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова…» М., 2003. С. 155–177.

«Non omnis moriar» – «Весь я не умру»

Памяти Иоанна Павла II

В двух окнах на последнем этаже Апостольского дворца в Ватикане всю ночь с 1 на 2 апреля 2005 года горел свет. Это означало, что там угасал Иоанн Павел II. Великий Папа, как назвал его кардинал Анджело Содано в своей проповеди на другой день после его смерти. На площади святого Петра в ту самую ночь, когда Папа уходил из земной жизни, собралось более восьмидесяти тысяч человек. И все молчали. Молча молились. Было слышно, как горят свечи… А всего лишь за два дня до этого Папа благословлял народ из того же окна, где теперь не гасили свет из-за его предсмертной болезни. Я бесконечно счастлив, что на Пасху был в Риме, был на площади святого Петра, участвовал в мессе и получил вместе с другими паломниками его благословение. Понятно, что Папа – святой, что он у Бога, что он теперь уже молится за нас. Но как пусто стало в этом мире! Как нужен был он нам здесь, как не хватает его теперь!

Иоанн Павел II был поэтом и драматургом, стихи он продолжал писать вплоть до последних лет своей жизни. Например, книга стихов-медитаций на библейские сюжеты – «Римский триптих» – написана в 2002 году (издана на русском языке в переводе с польского Аллы Калмыковой в 2003 году)[31]. Он был священником и ученым, приходским пастырем, который духовно руководит жизнью своих многочисленных прихожан и служит для них мессу, исповедует и причащает, но он был и профессором, наставником своих студентов, читавшим лекции и руководившим их самостоятельной работой. Он был епископом, кардиналом, наконец, Папой, который отвечает за духовное здоровье всей Католической Церкви. Именно как Папа он объехал почти весь мир в качестве посла мира и надежды как для христиан, так и для тех, кто исповедует другие религии, и даже для агностиков и атеистов.

Когда 13 мая 1981 года на площади Святого Петра в Риме прогремели выстрелы из пистолета Мехмета Али Ахджи и Иоанн Павел II упал на руки своего секретаря Станислава Дживиша, казалось, что не только дни, но и часы его жизни сочтены. Журналисты уже ждали того момента, когда можно будет сообщить своим агентствам, что Папа скончался. Этого, однако, не случилось. Вопреки мрачным