Очевидно, что в таких условиях Центры Добрармии представляли, по существу, «государство в государстве» и могли служить серьезной опорой для гетманского режима с большой долей условности. Поскольку суверенная Украинская Держава была лишена своих вооруженных сил, то при отсутствии немецкой и австрийской поддержки возникала реальная угроза падения режима, а для получения поддержки со стороны российских антибольшевистских сил становилась необходимой смена политического курса, что и подтвердили события осени 1918 г.

В 1918 г. на Юге России существовал ряд «суверенных» государственных образований, связанных определенными обязательствами или по отношению к внешнему окружению (Советской России, немецкому оккупационному командованию, с которыми заключались мирные соглашения), или к самопровозглашенному политическому credo (не вести военных действий за пределами «своей» территории, что относилось, в частности, к Всевеликому Войску Донскому). В сравнении с ними Добровольческая армия, не имея еще официального «государственного статуса», обладала гораздо большей самостоятельностью.

Для решения «всероссийских задач» представлялось целесообразным создание на окраинах подобных государственных образований автономных боевых единиц. Такими подразделениями, альтернативными Добровольческой армии, стали Южная, Астраханская и Русская Народная армии, формировавшиеся при большой поддержке Украины летом – осенью 1918 г. на границах Войска Донского.

Эти воинские части не могли располагаться и иметь официальный статус на территории Украины, связанной с Советской Россией и Германией договорными обязательствами, а территория Всевеликого Войска Донского должна была обороняться донскими казаками. Поэтому названные армии начали формироваться на территории Воронежской губернии. По воспоминаниям генерал-майора П. И. Залесского, сопредседателя Союза «Наша Родина», герцог Лейхтенбергский «наметил для этой цели Богучарский уезд Воронежской губернии, уже занятый донскими казаками и являвшийся в глазах немцев нейтральной территорией, вполне пригодной для нового формирования» (46). Южная армия считалась частью вооруженных сил Всевеликого Войска Донского, но получала значительную материальную поддержку из Украины. Большая часть вербовочных Центров армии также находилась на украинской территории.

Для придания армиям должного статуса предполагалось, что командовать ими будут известные военачальники. Предпочтение отдавалось «громким фамилиям».

Желательными считались: генерал от инфантерии, бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом Н.И. Иванов и талантливый кавалерийский начальник Первой мировой войны, командир 3-го конного корпуса (сыгравшего в 1917 г. роль «ударной контрреволюционной силы»), генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер. Он был также известен своим выходом в отставку из-за отказа присягать Временному правительству в марте 1917 г. («Я христианин. И считаю, что грешно менять присягу») (47). Келлер жил в Харькове и весьма негативно воспринимал факт присутствия немецких войск на Украине. В то же время он не торопился примкнуть к Белому движению, поскольку считал лозунг «непредрешения» изначально порочным и непригодным для «победы над революцией». Весьма интересную характеристику Келлера содержат воспоминания полковника Штейфона: «… Отношение графа к Добровольческой армии было двойственным. Он горячо поддерживал идею вооруженной борьбы с большевиками и всей своей солдатской душой стремился принять активное участие в борьбе. В то же время он прекрасно понимал, что в период гражданской междоусобицы необходимы четкие политические лозунги, ибо они вдохновляют и решают борьбу. Идея Учредительного Собрания, в ее тогдашнем понимании, вызывала органический протест столь цельной натуры, как генерал Келлер. По его мнению, Добрармия обязана была вести борьбу под монархическим флагом, ибо большевистскому материализму могла быть победно противопоставлена лишь его одухотворенная антитеза – монархия. Федор Артурович принадлежал к числу тех консервативных умов, кои отнюдь не были склонными перечеркнуть русскую революцию только потому, что ее не одобряли. Наоборот, все свои практические выводы он строил на основе бытия революции. На эту тему мы много говорили, и граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с идеалистом Иваном Карамазовым, а русских солдат и крестьян эпохи революции – со Смердяковым – вывихнутой душой. Однако так как русская душа хранит и святость Зосимы, и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых навыков заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющие историческое обоснование…»

Весной – летом 1918 г. Келлер стоял в стороне от каких-либо форм «борьбы с большевизмом», был далек от политики, представляя собой яркий пример того, что «прямота и честность» далеко не всегда «содействуют успеху сложной политической проблемы». Граф участвовал в молебне-поминании Царской Семьи в июле 1918 г. и, по свидетельству генерал-майора Б. И. Казановича, возвращавшегося из инспекционной поездки в Москву, заявлял, что будет «отговаривать» офицеров от поступления в ряды Добровольческой армии по причине «неопределенности программы» и отсутствия «монархических лозунгов» (48).

В то же время Келлер отнюдь не исключал возможности своего вступления в будущем в ряды белых армий. Во второй половине августа, во время десятидневной поездки на Дон и Кубань, он встречался с атаманом Красновым, а также с генералами Алексеевым и Деникиным. Правда, впечатления от поездки были, по воспоминаниям Штейфона, «безрадостные». Отношения между Алексеевым и Деникиным «натянутые», между Донской и Добровольческой армиями – «ненормальные», «в организационных вопросах преобладает импровизация», «штаб армии работает в атмосфере политических интриг», «нет ярких лозунгов… неопределенность, недоговоренность», «Деникин не удовлетворяет ни правых, ни левых» – таков был набор оценок. «Более светлые впечатления» оставил атаман Краснов, которого, к сожалению, «травили и Добрармия, и казачья партийность, и союзники».

Но даже несмотря на такой пессимизм, Келлер, очевидно, встретил определенную поддержку со стороны руководства Добрармии. Тот же Штейфон в качестве главной причины временного «бездействия» генерала отмечал: «Граф настойчиво стремился стать в ряды Добровольческой армии, но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерала от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было графа Келлера поставить рядовым под команду корнета-первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!» (49).

Действительно, Келлер был слишком «харизматической» фигурой даже для того, чтобы занять, например, должность инспектора добровольческой конницы, насчитывавшей летом 1918 г. едва ли больше полка мирного времени. Его бывший подчиненный, П. Н. Врангель, был готов командовать эскадроном, но был моложе и имел до ноября 1918 г. чин генерал-майора, а не генерала от кавалерии.

Что же касается командования более крупными соединениями, то для этого, как отмечалось выше, кандидатура Келлера вполне подходила. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев писал Великому Князю Николаю Николаевичу: «… немцы с увлечением ухватились за создание так называемой Южной Добровольческой армии, руководимой нашими аристократическими головами… на эти формирования не будут жалеть ни денег, ни материальных средств. Во главе Южной армии, а быть может, и всех формирований, предположено поставить графа Келлера. При всех высоких качествах этого генерала у него не хватает выдержки, спокойствия и правильной оценки общей обстановки. В конце августа он был в Екатеринодаре. Двухдневная беседа со мной и генералом Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений» (50).